Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Хотя Лихачев и вел речь о возможности существования Рюрика, Си­неуса и Трувора как князей племен соответственно словен, мери и криви­чей, что отразилось в местных преданиях, историческое ядро варяжской легенды все же свел практически к нулю. Ибо она складывалась, по его представлениям, постепенно и являлась продуктом искусственного, «ученого» происхождения, возникшего в своей основе «в узкой среде киевских летописцев и их друзей на основании знакомства с северными преданиями и новгородскими порядками». Сам же сюжет о призвании князей со стороны Лихачев оценивал как «наиболее примитивную, от­сталую часть» Сказания, воспринятую «псевдоучеными норманистами». А создано оно было, по его мнению, «исходя из обычной практики в Новгороде призвания князей», и его «скромное историческое зерно» состоит лишь в том, что в нем получила отражение новгородская прак­тика «призвания» варягов-наемников.

В те же 40-60-е гг. в историографии наличествовало направление, которое отказывало Сказанию о призвании варягов и даже в этом «скром­ном историческом зерне». Из специалистов, профессионально занимав­шихся в те годы историей летописного дела на Руси в целом и варяжской легендой, в частности, ее полностью не принимал М.Н.Тихомиров. На­ходясь под несомненным влиянием Д.И. Иловайского, он абсолютизиро­вал полянославянскую концепцию начала Руси и полностью отрицал варяжскую, именуя ее ученой фикцией, «вызванной навязчивой идеей о реальности факта призвания варягов». Сказание о призвании варягов историк рассматривал через призму непрерывной (X - начала XI в.) борь­бы Новгорода и Киева, в которой верх одержали новгородские князья, опиравшиеся на варягов. И после того, как Ярослав Мудрый 1019 г. окончательно утвердился в Киеве, в Новгороде был написан, в противо­вес киевским, свой рассказ о начале Руси, где на первое место были вы­двинуты варяги, и им же было приписано создание русского государства. Там же утверждалось, что русские князья вначале появились в Новгоро­де, откуда они перешли в Киев, что противоречило киевским источни­кам ПВЛ, где Русью первоначально называлась Киевская земля.

В 60-70-х гг. XI в., когда в Киеве создавался свод, по мысли ученого, отразившийся в Устюжской (Архангелогородской) летописи, составлен­ной в первой четверти XVI в., то в нее был включен новгородский рас­сказ о начале Руси, откуда он затем попал в Начальный свод 1095 г. Ска­зание о призвании варягов повествует, утверждал Тихомиров, не о начале Русской земли, а о происхождении княжеской династии, которая выво­дилась, согласно средневековой традиции, из зарубежных стран. В нов­городской и киевской редакциях легенды, а также в первой редакции ПВЛ варяги еще не прозывались русью, хотя в Начальном своде гово­рилось, что «от тех варяг, находник тех, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля». Именно эта фраза, не поясненная летописцем, привела позднее к появлению комментария, объясняющего, кем все же была русь: «Идоша за море к варягом, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь... тако и си». Свою убежденность в отсутствии в истории варягов-руси ис­следователь черпал, как и Иловайский, из чтений Лаврентьевской, Троицкой и Ипатьевской летописей, русской редакции «Никифорова летописца вскоре», где русь названа в числе племен, приглашавших ва­рягов, из показаний польского историка Я.Длугоша, что «русские пле­мена... приняли от варяг трех князей»122.

Тихомиров был полностью уверен в том, что источником отождест­вления руси и варягов явился отрывок о народах «Афетова колена», где русь упоминалась наряду со свеями, урманами, англянами и готами. Этот отрывок историк датировал первой половиной XI в., аргументируя свой вывод тем, что в нем отсутствуют датчане. К такому заключению его подвиг С.М.Соловьев, указавший, что в перечне народов «Афетова колена» и в перечне варяжских народов под 862 г. «летописец смеши­вает... датчан с англичанами вследствие тесной, постоянной связи, кото­рая издавна существовала между этими двумя народами». Именно факт отсутствия датчан в этих перечнях Тихомиров назвал датирующим при­знаком, беря «во внимание непрерывную связь Англии с Данией до 1041 года»123. Историк оспорил точку зрения Шахматова, что русь была вставлена летописцем в перечень народов «Афетова колена» с целью оправдания своей теории о варяжском происхождении русских князей, полагая, что она попала туда «по своего рода недоразумению», ибо при его составлении пользовались скандинавскими памятниками того време­ни, где Русь обычно помещалась в соседстве со Швецией, Готией и Нор­вегией, но восточнее их. «Найдя в своем северном источнике Русь, по­мещенную в соседстве со шведами и готами, — подытоживал Тихоми­ров, — автор рассказа о призвании князей уподобил Русь варягам». Отнесение варягов в договорах с Византией к «роду рускому» ученый объяснял, как и его коллеги, тем, что они были представителями русско­го князя. По этой же причине, убеждал он, византийцы в X в. нередко отождествляли «Русь» с норманнами124.

С такой же силой негативная оценка варяжской легенды звучала в тру­дах тех исследователей, которые, если так можно сказать, не слишком долго задерживали на ней внимание. В 1948 г. Л.В. Черепнин предложил свою трактовку ее появления, которую он сам же охарактеризовал как «новый сильный удар» по норманской теории. Ученый увидел в ней легендарный и тенденциозный рассказ, политический смысл которого за­ключался не в утверждении идеи о варяжском происхождении Русского государства, а в апологии новгородских «вольностей», в доказательстве их «извечности» и в провозглашении правовых начал государственности, на которые посягнули варяги-наемники. В связи с чем возникновение па­мятника он связал известными событиями 1015-1016 гг., в ходе которых новгородцы получили от своего князя Ярослава Правду, боровшуюся «с произволом варягов». «Итак, — резюмировал Черепнин, — ссылкой на историческую традицию обосновывая политические притязания, новго­родская политическая мысль середины XI в., в качестве прецедента оста­новилась на договорной грамоте 1016 г., известной под именем Правды Ярослава, и события, связанные с ее получением новгородцами, положи­ла в основу легенды, перенесшей в далекое прошлое появление «правды» как акта добровольного соглашения (курсив автора. - В.Ф.) новгородских сла­вян с приглашенными ими князьями. Не замалчивались и кровавые стол­кновения, предшествовавшие этому «добровольному» соглашению»125.

СВ. Юшков в 1949 г. Сказание о призвании варягов, составленный, по его словам, «с большим искусством», без всяких оговорок охаракте­ризовал легендой «с начала до конца», «ученым домыслом» составителя ПВЛ Сильвестра, внесенным в летопись для предотвращения начав­шегося распада государства, с целью чего возвышалось значение правя­щей династии и подчеркивалось, что без единой сильной власти неиз­бежны междоусобицы. Но при этом историк не согласился с мнением Грекова, говорившего о приглашении одной из борющихся сторон в Новгород норманна Рюрика во главе воинского отряда и последующей узурпацией им власти. В 1963 г. К.Д.Лаушкин предположил, что роди­ной Рюрика как литературного персонажа является Ладога, там же он перешел из фольклора в историческую литературу. Имя Рюрика ученый посчитал модификацией имени святого Георгия, патрона Ладоги, «отра­зившего отчасти скандинавское влияние». Со святым Георгием были свя­заны представления о солнечном божестве как родоначальнике славян и устроителе русской земли, которые затем перешли на Рюрика, ставшего самостоятельным мифологическим образом. Поэтому в ладожской фоль­клористике Рюрик считался не только предком славянского племени, но и старшим братом двух подобных ему мифологических персонажей -Синеуса и Трувора, родоначальников соответственно угро-финнов и свеев. И легенда об этих братьях легла позднее в основу династического предания о призвании варягов, уже освобожденного от сказочных обра­зов, и дополненного новой, политической темой, подчеркивающей целе­сообразность и необходимость княжеской власти: беспорядок до Рюрика объяснялся тем, что люди «почаша сами в собе володети»126.