Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

В 1853 г. С.М.Соловьев, говоря, что Сказание о призвании варягов первоначально представлял собой «отдельный сплошной рассказ», лишь позже разбитый на годы, и который положил начало ПВЛ, заметил: «За­трудняться вопросом, откуда начальный летописец почерпнул известие о призвании не следует: можнр ли предположить, что сыновья Ярослава, правнуки Рюрикова внука, забыли о своем происхождении, об обстоя­тельствах появления своего предка в стране, ими владеемой, забыли, когда еще находились в живых люди, помнившие крещение Русской земли, помнившие правнука Рюрикова?». В 1877 г. А.А.Куник предполо­жил, что многие известия ПВЛ о варяго-русах были записаны «отчасти уже во времена Олега и Игоря...», а саму варяжскую легенду охаракте­ризовал как предание династии Рюриковичей. В 1888 г. Ф.И.Успенский одной строкой отметил, не вдаваясь в подробности, что она сложилась в XI веке90. Нельзя не указать и на тот важный факт, что задолго до Шах­матова, а тем более советских историков, которые возведут ее в абсолют, прозвучала мысль о политической подоплеке легенды. «Очевидно, — а эти слова принадлежат декабристу М.С.Лунину, — что добрый инок, по простоте или из собственных видов, обновил одну из сказок, которые по­томкам Рюрика нужно было распространить, чтобы склонить умы на свою сторону и придавать законность своему владычеству»91.

Приведенный материал показывает, что практически каждый иссле­дователь XIX в., стоило ему задержать взор на Сказании о призвании ва­рягов, выражал серьезные сомнения в отношении либо правдивости его в целом, либо отдельных его сюжетов. Но особенно мощно выступили против признания Сказания историческим источником «скептики», а за­тем Д.И.Иловайский и Н.И.Костомаров. «Скептики» О.М.Бодянский и М.Перемышлевский в 1830-х гг. перенесли на варяжскую легенду взгляд своего учителя М.Т.Каченовского, утверждавшего о возникновении ле­тописания лишь в ХІІІ-ХІѴ веках. В свете чего Бодянский рассматривал ее как очень поздний вымысел новгородца, обеспокоенного отсутствием у родного города «древности, происхождения и первородства» и потому создавшего его «родословную» по примеру предания об основании Кие­ва тремя братьями, внеся затем этот подлог в киевскую летопись, ока­завшуюся в Северо-Западной Руси. Перемышлевский считал, что по­вествование о начале Новгорода - «суть отголосок мнений» конца XIII в. или даже более позднего времени92.

По справедливому замечанию Д.И. Багалея, Иловайскому «принадле­жит историческая заслуга в основании скептической школы по вопросу «о призвании варягов»93. Такой характеристики ученый удостоился по той причине, что со всей силой своего очень яркого таланта отстаивал встав­ной характер варяжской легенды, опровергал ее достоверность и призна­вал ее «басней», «сказкой», совершенно лишенной народных основ, до­мыслом новгородских книжников. Этот гиперкритицизм исследователя был продиктован противоречием ПВЛ (на которое он первым в науке об­ратил внимание) по поводу начала Руси, связывающей его либо с Севе­ром (с варяжской русью), либо с Югом (с полянской русью), его оши­бочным посылом о недостоверности основной части сообщений лето­писи по X в. включительно (события второй половины IX в. он объявил «гносеологическими баснями и тенденциозными домыслами»), наконец, его взглядом на этническую природу варягов и руси. Иловайский, встав на платформу поляно-русской версии происхождения Руси, полностью отрицал варяго-русскую, отрицал историчность Рюрика, говорил об ис­кусственности соединения этого мифического лица с реальным Игорем. Большое значение при этом придавая тому факту, что такие памятники, как, например, «Слово о законе и благодати» Илариона, «Слово о полку Игореве» ничего не сообщают ни о призвании варяжских князей, ни о Рюрике. Нет имени основателя княжеской династии, отмечал он, и в рас­чете русских княжений под 6360 г., где первым упомянут Олег, следова­тельно, старший в княжеском роду, а не опекун Игоря.

Рассматривая варяжскую легенду как плод многолетней работы лето­писцев, как «сплетение книжных домыслов и недоразумений», Иловай­ский предложил несколько вариантов ее сложения. В 1871 г. он выразил уверенность, что окончательный вид она приобрела во второй половине XII или первой половине XIII в., когда новгородские книжники, придав местной практике призвания князей вид рассказа о трех братьях-князьях, вывели начало русской государственности, в пику слабеющему Киеву, из Новгорода. В 1872 г. историк пришел к выводу, что уже в труде Сильвест­ра (его он считал автором ПВЛ) имелось известие о варягах, которое при создании свода конца XII в., сохранившегося в составе Ипатьевской ле­тописи, получило завершенный вид и статус исторического факта. А 1873 г. Иловайский определил период между 1160 и 1190 гг. как приблизитель­ное время создания дошедшей до нас редакции легенды, где впервые было указано на варяжское (норманское) происхождение руси, хотя до этого их различали как два совершенно особых народа. А последующие собы­тия (распад Руси и монгольское иго), уверял исследователь, «еще более замутили источники древнейшей истории и перепутали нити националь­ных преданий», в связи с чем и возобладало смешение руси с варягами.

В 1876 г. Иловайский, признавая, что когда и как впервые была пу­щена в ход варяжская «басня» навсегда останется неизвестным, появление ее датировал второй половиной XI или первой половиной XII в. и связывал со средневековой традицией «выводить свой род от знатных иноземных выходцев...». В связи с чем мысль о скандинавском проис­хождении русских князей «могла возникнуть в те времена, когда в Европе еще гремела слава норманских подвигов и завоеваний... когда на Руси еще живы были воспоминания о тесных связях Владимира и Ярослава с варягами, о храбрых варяжских дружинах, сражавшихся во главе их ополчений». И эта мысль, полагал ученый, «естественнее всего могла возникнуть при сыновьях и внуках честолюбивой и умной норманской принцессы Ингигерды, супруги Ярослава», и, возможно, «первоначально явилась не без участия обрусевших сыновей или потомков тех норман­нов, которые нашли свое счастье на Руси». В текст ПВЛ варяжскую легенду, которой «первое зерно, по всей вероятности, пришло из Новго­рода», внес Сильвестр, сделавший это с одобрения Владимира Моно­маха, связанного, как и его старший сын Мстислав, со скандинавами. Но тогда этот домысел, говорил Иловайский, не был еще общеизвестным преданием, и на него не встречается намека ни в одном произведении того времени. В причислении же руси к варягам виновны «невежество и небрежность позднейших списателей Сильвестра».

В 1880-1882 гг. историк Сказание о призвании варягов уже непосред­ственно связал с супругой Ярослава Мудрого шведкой Ингигердой, а дальнейшее развитие приурочил ко второй половине XI в., к эпохе ее сы­новей и внуков. Также приписывая его внесение в ПВЛ Сильвестру, он заключал, что не ранее второй половины или конца XII в. в некоторых ее списках русь, отправившая послов к варягам, была спутана с варяга­ми. В искажении первоначального текста, повлекшем «за собой смеше­ние туземной руси с заморскими варягами в один небывалый народ», что превратило варяжскую легенду из династической в этнографическую, Иловайский видел «корень варяго-русского вопроса». Причину такого смешения он объяснял тем, что летописцы, взяв за образец популярный в средневековье сюжет вывода многих народов из отдаленных мест и прежде всего из Скандинавии, проделали то же самое в отношении своего народа, увязав «исход» русских оттуда с мифическими братьями-норманнами. Легенда, не имевшая изначально даты, позже была приуро­чена, полагал он, к 862 г. лишь для того, чтобы соединить князей-нор­маннов с появлением народа русь в византийских хрониках «и вместе с тем объяснить происхождение Русского государства... русского народа». В связи с чем на задний план было оттеснено киевское предание о Кие, Щеке и Хориве, также отвечавшее на вопрос откуда пошло Русское го­сударство?, и знавшее не пришлых князей, а «туземных» и связывавшее их память с Византией и дунайскими болгарами.