Страница 24 из 90
Гитлер сразу интуитивно понял значение плана, разработанного Манштейном, и настоял на его принятии. СД передавала, что в немецком обществе было распространено убеждение в огромном личном вкладе Гитлера в разработку и осуществление операции против Франции{195}. К началу Французской кампании Гитлер выставил на Западе 137 дивизий вермахта: это было на 30 дивизий меньше, чем у противника, но он не сомневался в успехе. Позднее генерал Йодль писал: «Только фюрер был в состоянии умственным взором охватить все аспекты операции — и генштабистские, и войсковые, и пропагандистские. Этот его дар выказывал в нем не только хорошего генштабиста и военного специалиста, но и крупного стратега»{196}. Часто Гитлер выгодно смотрелся даже на фоне своих военачальников, которые в иных сферах ведения современной войны опережали советских, английских, французских и американских генералов на 20–25 лет. Конечно, идея независимой танковой войны — это не идея Гитлера, а план войны против Франции — это не план Гитлера, но без него Гудериан и Манштейн (они еще позаимствовали и прогрессивную доктрину воздушной войны итальянского генерала Джулио Дуэ) не смогли бы утвердить свою точку зрения: они не были самыми старшими офицерами (Генштаб и руководство сухопутными силами было против плана Манштейна), и над ними были начальники с ограниченными и устаревшими взглядами. В конце концов, во Франции (Шарль де Голль[10]) и в СССР (Михаил Тухачевский) также высказывались подобные идеи о мобильной танковой войне, но политическое руководство пропускало их доводы мимо ушей. Гитлер же с присущим ему инстинктом уловил в этом перспективную линию и реализовал ее. Он первым из государственных деятелей понял, что в отличие от XIX в., когда самыми мобильными были военно-морские силы, в XX в. сухопутная армия гораздо быстрее перемещается по суше, и ее маневренность превышает морскую. Именно по этой причине Гитлер был буквально заворожен моторизацией, автомобилем и танком{197}.
Конечно, немецкого удара через холмистые и труднопроходимые Арденны враг ожидал меньше всего. Общее руководство группой армий «А», наступавшей на Францию, осуществлял Рундштедт; группа армий «В» во главе с Федором фон Боком (в состав его группы входила 6-я армия генерал-полковника фон Рейхенау и 18-я армия генерала фон Кюхлера{198}) за 5 дней добилась сдачи Голландии (при этом большое значение сыграло то обстоятельство, что ни голландское, ни бельгийское правительство не пустило союзные войска до начала боевых действий), а группа армий «С» имела задачей отвлекать внимание неприятеля на линии Мажино.
Войска Рундштедта, насчитывавшие 44 дивизии, начали наступление 10 мая. 12 мая немецкие танки (3 из 10 немецких танковых дивизий были укомплектованы чешскими танками) перевалили через холмы и пересекли французскую границу, а 13 мая переправились через Маас. 1-й танковый полк полковника Балька из 1-й танковой дивизии вышел к Маасу уже 12 мая. Офицеры и солдаты в точности знали, что от них требуется: они несколько месяцев готовились к этой атаке, изучали карты и аэроснимки местности. На следующий день при эффективной поддержке авиации, подавившей французскую артиллерию, Бальк переправился на другой берег и овладел высотами на южном берегу Мааса{199}. Столь же энергично действовали и соседи Балька. Так, взятие бельгийского форта Эбен-Эмель германскими парашютно-десантными войсками буквально произвело сенсацию, став классическим примером проведения такого рода операций. С транспортных самолетов сбросили устройства, имитирующие звуки сражения. Бельгийцы оказались введены в заблуждение и стали стягивать в предполагаемый опасный район войска, отсутствие которых на важных оборонительных рубежах создало немцам немаловажное преимущество{200}.
В итоге, уже 20 мая немецкие войска вышли к Ла-Маншу — правый фланг франко-английского фронта с лучшими дивизиями в Бельгии был отрезан от тыла, как и предписывал в свое время план Шлиффена. СД передавала в «Вестях из рейха», что известие о капитуляции полумиллионной бельгийской армии (28 мая) произвело огромное впечатление на немецкую общественность, которая надеялась, что это негативно повлияет на состояние и боеспособность английской и французской армий. Среди немцев было распространено убеждение, что на этот раз англичанам не удастся избежать окружения и капитуляции{201}. Интересно, что во время этой наиболее удачной из всех кампаний вермахта города бомбили редко и мало, экономические ресурсы неприятеля пострадали незначительно, и людские потери — как немецкие, так и союзников — были минимальными. Немцы сознательно старались не наносить ущерба национальным памятникам{202}. В разгар французской кампании Гитлер осведомился о потерях в подчиненных Гудериану четырех дивизиях: 150 убитых и 700 раненых. Он был удивлен столь незначительными потерями и для сравнения привел цифры потерь его полка «Лист» (по имени погибшего командира) во время Первой мировой войны: после первого дня боевых действий потери достигали 2000 убитыми и ранеными. Гудериан объяснил такую разницу эффективностью танков{203}.
Первая фаза операции «серповидного разреза» этим завершилась, а с начала июня вермахт перешел ко второй фазе — к фронтальному удару по линии Сомма-Маас. Эта фаза завершилась 24 июня подписанием перемирия с Францией. Муссолини напрасно упрашивал Гитлера напасть на тылы французской армии в Альпах и продлить переговоры о перемирии до тех пор, пока итальянцы не возьмут Ниццу. Гитлер не согласился даже на совместные с итальянцами переговоры о перемирии с Францией. Для того чтобы не подтолкнуть французский флот в объятия англичан и не способствовать переходу к англичанам французских колоний, Гитлер приказал оккупировать только половину Франции. Французские ВМФ и ВВС не сдавались, но лишь демобилизовывались; их вооружение передавалось победителям. Для поддержания порядка лишь некоторые французские воинские части остались вооруженными.
Во Франции солдаты вермахта вели себя на редкость корректно, заботились об общественном порядке, старались не нарушать функционирование экономики. Сотни тысяч рабочих из Голландии, Франции, Бельгии, Польши и Чехословакии привлекала в Германии хорошая зарплата и возможность покончить, наконец, с положением безработных. В Германии они видели более совершенную, чем дома, социальную систему; государство производило впечатление безусловно прогрессивного. Поэтому до конца 1941 г. в Европе преобладали германофильские настроения. Только серия поражений на Востоке постепенно изменила отношение немецких оккупантов на Западе к местному населению{204}.
Победа на Западе была расценена немцами как окончательное преодоление негативного опыта и неудач Первой мировой войны, что вызвало в Германии эйфорию, равную по масштабам эйфории от Седанской победы и объединения Германии в 1871 г. В военном отношении победа вермахта действительно была выдающимся достижением. Английский историк Говард таким образом оценивал итоги кампании: «В 1939–1940 гг. немцы достигли почти уникальных успехов, если учесть, что практический опыт у них был минимальный. Они сумели по-настоящему оценить значение технических новинок для военной науки, взяв их на вооружение и создав новую доктрину. Подыскать в истории аналогичные примеры трудно. Обычно обе стороны начинают одинаково и делают ошибки»{205}. Французский историк Марк Блок, служивший офицером, так объяснял причины поражения французов в 1940 г.: «По сравнению со старым рейхсвером, войска нацистского режима выглядели более демократическими, а пропасть между офицерами и солдатами — не такой непреодолимой. Триумф Германии был триумфом интеллекта, что делает его особенно впечатляющим: казалось, что две противоборствующие стороны принадлежат разным историческим эпохам. Наше понимание войны было сродни пониманию дикарей в колониальной войне, только именно мы были в роли дикарей»{206}. Это так, поскольку еще в 20-е гг. генерал фон Зект представлял будущую войну как сражение между небольшими профессиональными армиями, в которые войдет элита вооруженных сил: пикирующие бомбардировщики, танковые части и воздушно-десантные войска. Пехота же, сформированная массовым призывом, будет играть подчиненную роль. Ход войны во Франции подтвердил, что фон Зект был абсолютно прав. Никто не смог предугадать, что разумное сочетание современных видов вооружений так быстро приведет к успеху.
10
Шпеер в своих мемуарах передавал следующее высказывание Гитлера: «Я неоднократно перечитывал книгу полковника де Голля о возможностях современного ведения боя моторизованными соединениями и много из нее почерпнул». См.: Шпеер А. Воспоминания. Смоленск, 1997. С. 245.