Страница 92 из 118
В годы Первой мировой войны немецкая армия по праву гордилась точностью фронтовых сводок, хотя и тогда трудно было избежать романтически-возвышенного восприятия происходящего; но информационные бюллетени, составленные нацистскими военными пропагандистами, превращались в противоположность точному и трезвому языку военных и напоминали скорее стиль сказителей. Это точно отмечал в «Записках филолога» Виктор Клемперер{834}.
За сведения с фронта отвечал информационный отдел вермахта, которым с 1939 г. руководил генерал-майор Хассо фон Ведель, но военные находились под постоянным давлением Минпропа. Первоначально Ведель указывал, что говорить правду — это первейший его долг. Вскоре он, однако, понял, что говорить правду ему просто не позволят. К тому же в задачу ведомства Веделя входило составление обобщенных сводок происшедшего на основании ежедневных донесений отдельных родов войск, а проверить адекватность этих сообщений Ведель не мог. В итоге авторы 2080 бюллетеней вермахта всю войну стояли перед сложнейшей задачей определения квадратуры круга, поскольку они должны были объективно информировать общественность о происходящем, но с другой стороны, они должны были противостоять вражеской пропаганде, то есть тоже заниматься пропагандой{835}.
После того как 12 октября 1940 г. Гитлер отменил операцию «Морской лев», немцы, утомленные напрасным ожиданием вторжения в Англию, стали раздражаться монотонностью и шаблонностью военных сводок. Прежний интерес к войне остыл, и появилась необходимость подогревать его искусственно, ибо перспектива второй военной зимы мало кого прельщала. СД моментально реагировала на перемену настроений в обществе и передавала в «Вестях», что наскучившая пропаганда вынуждала немцев обращаться за информацией к другим источникам, в том числе и к иностранному радио.
Летом и осенью 1940 г. в центре внимания немецкой пропаганды были советско-германские отношения: у немецкой общественности создалось впечатление, что не согласованные с Германией действия Сталина в Бесарабии и Северной Буковине[52] свидетельствуют о неудовлетворительном состоянии советско-германских отношений. Живой интерес вызвало у немцев возвращение в СССР воскресенья вместо простого выходного через каждые 6 дней, возвращение знаков отличия для офицеров и отдания чести военнослужащими Красной армии. СД передавала, что многие немцы сомневались в продолжительности советско-германского соглашения и в том, что тогдашняя граница между СССР и Германией надолго останется неизменной. То, что геббельсовская пресса практически игнорировала присоединение к СССР прибалтийских государств, в которых проживало много немцев, вызвало у немецкой общественности недоумение и раздражение. Геббельса в этот момент более всего беспокоила идентификация большевизма и национал-социализма, поэтому в своих инструкциях прессе он указывал, что вся информация об изменениях в СССР, будь то введение знаков различия для советских офицеров или отмена института политических комиссаров в армии, — должна носить нейтральный характер, чтобы у общественности не возникло подозрений о сближении характера большевизма и нацизма{836}. Гитлер, правда, ради стратегического выигрыша иногда вынужден был даже жертвовать пропагандой. Так, тяжелым ударом по его престижу стало нападение СССР на Финляндию. Как в гражданскую войну в Испании 1936–1939 гг. весь мир оказался на стороне республиканцев, так и в «зимнюю войну» весь мир оказался на стороне маленькой финской армии, противостоящей миллионной Красной армии. В этот момент колебался даже Муссолини, являвшийся союзником Гитлера, но последний дал указание Министерству иностранных дел и Министерству пропаганды воздержаться от критики действий Сталина и проявления симпатий финнам. Этот эпизод тем более интересен, что финны были единственными из союзников вермахта, к которым немцы во время войны относились как к равным — к румынам, венграм, итальянцам, словакам и испанцам отношение в немецкой армии было довольно пренебрежительным.
В 5.30 утра 22 июня 1941 г. по немецкому радио прозвучали фанфары Листа, которые с этого момента в течение всей войны открывали новости с Восточного фронта, и Геббельс дрожащим от волнения голосом зачитал гитлеровскую прокламацию о начале войны. Тон последующей антисоветской пропаганде Геббельс задал обширной программной статьей в Das Reich; он представил начавшуюся на Востоке войну как «войну цивилизованной части человечества против кровавой большевистской диктатуры, поправшей нормы человеческого общества». Эта война, уверял Геббельс, носит превентивный характер, и она воспрепятствовала тому, чтобы «дикие большевистские орды вторглись в Европу и опустошили ее, реализуя гегемонистские претензии ленинизма». По словам Геббельса, речь шла о «крестовом походе Европы против большевизма»{837}.
К воскресенью 29 июня информационный отдел генерала Веделя подготовил сообщение сразу о 12 крупных победах; на самом деле, эти успехи были достигнуты в течение недели, но о них сообщали не по порядку, а сразу, для пропагандистского эффекта. Фронтовики протестовали против такой подтасовки, а для тыла такая доза оптимистической информации оказалась слишком сильной. После окружения советский войск под Вязьмой и Брянском (9 октября) Гитлер лично вписал в сводку вермахта: «Советы потеряли последние боеспособные армии». Немецким солдатам на Восточном фронте эти сводки казались абсурдными; в бюро Веделя звонили офицеры с Восточного фронта, знакомые с истинным положением вещей, но тот был бессилен что-либо изменить. Однажды Гитлер, увидев в сводке число — 3000 советских военнопленных, посоветовал Гальдеру не только повысить его порядок, но и сделать число более точным — 30 063. В другой раз Гитлер возмущался тем, что в очередной сводке вермахта речь шла о 28 сбитых британских самолетах, а сами британцы сообщали о 30 самолетах.
В итоге число сбитых самолетов было увеличено до 34, так как, по мнению Гитлера, англичане не могли не преуменьшить свои потери.
Немецкая пресса и радио старались представить СССР как жестокую и бесчеловечную извращенную систему, благо объект на самом деле в смысле критики был «благодарный», и материала было предостаточно. Минпроп собрал огромное количество документов о репрессиях в СССР; в пропагандистских материалах часто проводилась мысль о примитивных условиях жизни в СССР. Этой негативной картине противопоставлялись социальные достижения, гармония и согласие в немецком обществе. Первоначальные успехи вермахта, казалось, на самом деле подтверждают пропагандистские утверждения о превосходстве немцев над советскими солдатами: последние сдавались в плен целыми армиями… Уже 14 июля Гальдер отмечал в своем дневнике, что через две недели кампания на Востоке завершится — настолько чудовищными немцам казались советские потери. СД передавала, что упавшее к началу августа (вследствие долгого отсутствия победных реляций) настроение немецкой публики резко улучшилось по причине известия ОКВ о завершении 6 августа Смоленского сражения. Геббельс с удовольствием фиксировал позитивный для нацистов всплеск настроений немцев{838}.
В формировании негативной картины советской действительности большую роль сыграло кино. Телевидение тогда еще не имело широкого распространения в Германии, хотя вещание велось; в 1929 г. был организован первый телевизионный показ. 22 марта 1935 г. германская имперская почта, опередив в этом США и Великобританию, начала регулярное телевизионное вещание, но телевизионный приемник (25 x 30 см) был доступен немногим. В Олимпиаду 1936 г. телевизионные передачи стали особенно популярными: тысячи немцев собирались в фойе здания имперской почты в Берлине для того, чтобы посмотреть, как проходят состязания. Война надолго прервала развитие телевидения. Теоретики пропаганды не были едины в оценке телевидения — скептики очень недооценили его возможности, вернее, возможности с его помощью манипулировать общественным мнением{839}. Уму непостижимо, что мог бы сделать Гитлер, имей он телевидение, и странно, что он не заметил его пропагандистского потенциала. Зато в кинотеатрах регулярно показывали документальные еженедельные обозрения (Wochenschau), в которых нацистские пропагандисты показывали советских военнопленных — небритых, неухоженных, опухших, опустившихся в нечеловеческих условиях солдат (как гласил комментарий — «типичных преступников»). Немецких зрителей особенно возмущало то, что среди военнопленных попадались женщины в военной форме. СД передавала, что общественное мнение требовало не рассматривать их как военнопленных, а расстреливать. Кадры «Вохеншау», где были изображены пленные евреи, которых заставляли убирать трупы якобы ими же убитых (в акциях НКВД) людей, вызывали у немецкой публики живое одобрение{840}. Нацистские режиссеры общественного мнения умело использовали при этом низменные инстинкты толпы, представляя издевательства над евреями как месть за совершенные ими убийства.
52
Северная Буковина никогда не принадлежала России, а была провинцией Австро-Венгрии; в ней была значительная немецкая колония.