Спартанцы Гитлера

Роль Гитлера в системе власти отличалась как от роли западных политических деятелей (в Берлине не существовало «кабинета» в собственном смысле слова), так и от роли Сталина в системе власти в СССР (у Гитлера не было своего политбюро, на котором хотя бы первоначально принимались коллегиальные решения, и Гитлер никогда не декларировал готовности к «коллективному руководству»), роль Гитлера была беспрецедентна и уникальна. Гитлер непостижимо быстро и, кажется, при полном «одобрении» общественности целиком подмял власть под себя; власть его была абсолютно единоличной, влиять и тем более давить на него никто не мог. Кроме Эрнста Рема, убитого в 1934 г., среди нацистских сатрапов не было ни одной самостоятельной фигуры, за исключением Рейнхольда Гейдриха. При этом такое положение было достигнуто Гитлером не при помощи террора, как в сталинском Советском Союзе: после 1934 г. в нацистской Германии не было казнено ни одного официального лица, нацистская элита оставалась неизменной все 12 лет диктатуры. Лишь дважды были смещены гауляйтеры: в 1940 г. скандалист, антисемит и психически неуравновешенный Юлиус Штрайхер и в 1936 г. — Вильгельм Кубе (вследствие анонимного доноса о том, что его жена — еврейка). В обоих случаях Гитлер вмешивался в дело неохотно; впрочем, уже в 1941 г. Кубе стал генеральным губернатором Белоруссии, где продолжал враждовать с СС (интересно, что эсэсовцы считали завзятого антисемита Кубе «еврейским пособником»{134}) из-за полномочий; этой борьбе положила конец бомба, подложенная женщиной из прислуги Кубе. Штрайхер же довел партийцев своими выходками (последней каплей, переполнившей чашу терпения, было заявление Штрассера о том, что дочь у Геринга появилась в результате искусственного оплодотворения); его судил партийный суд — в том числе и за очевидные случаи коррупции — и признал его негодным для занятия высших руководящих должностей. Гитлер с большой неохотой удалил Штрайхера с его поста, но ему разрешили и дальше руководить «Штюрмером»{135}. Подобная терпимость Гитлера по отношению к откровенному психопату граничила с полным попустительством. Гитлер не любил кадровых перестановок; по словам барона фон Нейрата, фюрер со слезами на глазах сообщил ему, что его пост министра иностранных дел будет замещать Риббентроп{136}. В окружении Гитлера, — в отличие от окружения Сталина, — царил не страх, но боязнь утратить его расположение. Сталин не терпел и жестоко карал малейшее неповиновение, а Гитлер относился к этому снисходительно: например, как-то поздно вечером он позвал к телефону министра иностранных дел Константин фон Нойрата, но прислуга сказала, что министр спит; Гитлер настаивал и все-таки получил отказ. Больше фюрер никогда не звонил Нойрату поздно{137}. Ближайшее окружение Гитлера, его секретарши часто подсмеивались над ним, не вызывая у него ни малейшего неудовольствия. Можно ли представить себе подобное поведение со Сталиным?

Такой «попустительский» стиль правления Гитлера побуждал некоторых исследователей писать о том, что вообще «решения» Гитлера являлись принятием неизбежных faite accompli. Эрих Фромм даже сомневался в том, что фюрер вынашивал идею нападения на Польшу, так как с симпатией относился к польскому министру иностранных дел полковнику Беку. Но когда Бек отверг сравнительно мягкие предложения Гитлера, тот пришел в ярость и стал нагнетать напряженность в отношениях с Польшей так интенсивно, что единственным выходом из создавшегося положения стала война{138}.

Словосочетание «принцип фюрерства» наиболее точно отражает сущность власти в Третьем Рейхе; фюрер был единственной полномочной инстанцией во всех отношениях и сферах: даже в партии не было единого руководящего центра, а титул «рейхсляйтер НСДАП» (Reichsleiter der NSDAP) был пустым звуком{139}; партийные съезды НСДАП были способом аккламации и поводом продемонстрировать мощь и единство движения; до войны часто собирались конференции высших сановников Рейха, предназначавшиеся для оглашения каких-либо новых политических директив, но не для их одобрения. Знаток истории Третьего Рейха Брахер подчеркивал, что «основополагающим для нацизма и его системы господства было то, что она с самого начала и до конца была связана с одним человеком, вместе с которым она и пала»{140}.

В войну Гитлер почти полностью оставил внутреннюю политику триумвирату Гиммлер — Борман — Геббельс. Совершенно независимо от этого триумвирата оперировал Шпеер, обеспечивая эффективное функционирование военной экономики. Кроме того, был еще целый ряд «полубогов»: много потерявшие во влиянии Геринг, Риббентроп, Розенберг, Кальтенбруннер. В этих условиях Гитлер все более сдавал политически, что, в частности, продемонстрировал слабый резонанс немецкого общественного мнения на его новогоднюю речь в 1944 г. (как передавала СД), нарастающая волна анекдотов про фюрера и критика в его личный адрес. Геббельс пытался релятивировать эту тенденцию, историзируя персону фюрера и вводя исторические масштабы в освещении и оценке его деятельности: сравнивая Гитлера с Фридрихом Великим с его неудачами в Семилетнюю войну. Со своей стороны, Борман пытался возвысить главу государства до религиозных масштабов{141}. Нацистской пропаганде и Геббельсу на самом деле удалось привязать всю нацию к персоне Гитлера, миф фюрера оказался чрезвычайно устойчивым и умер вместе с Гитлером. Экстремальная фиксация немцев на персоне Гитлера отразилась в том, что после покушения 20 июля 1944 г. кривая популярности фюрера резко пошла вверх, а консервативный генералитет стали считать основным виновником военных поражений и неудач{142}. Тот факт, что 20 июля 1944 г. Гитлеру удалось избежать смерти, был истолкован немцами как повод к еще большему сплочению перед лицом врага. Современники передавали, что генералы вермахта, чтобы спастись от народного гнева, поверх мундиров надевали дождевики. Гитлер сам написал приказ о недопустимости нападок на офицерский корпус и дворянство, однако, в узком кругу он сказал, что Сталин был прав, когда в 1937 г. произвел чистку офицерского корпуса, и что сам он сожалеет, что в 1934 г. выступил против революционных СА, а не против Рейхсвера{143}.[13] С другой стороны, 27 августа 1944 г. Гитлер распорядился, чтобы члены семей офицеров, расстрелянных по делу о заговоре 20 июля, были обеспечены всем необходимым, как и 10 лет назад члены семей погибших в «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 г.{144}

В заключении главы о положении Гитлера в системе власти Третьего Рейха хотелось бы привести слова Робеспьера о Марате: «Этот человек был очень опасен — он верил в то, что говорил». То же можно сказать и о Гитлере. Продолжая цитирование, стоит вспомнить слова Тревора-Ропера: «Гитлер был Руссо, Мирабо, Робеспьером и Наполеоном революции, ее Лениным, Троцким и ее Сталиным. Пусть по характеру и по сути своей он далеко уступал большинству из них, но, как бы там ни было, ему удалось то, что не удалось никому из них — он удерживал революцию в своих руках на каждом из ее этапов и даже в момент поражения. Это говорит об ощутимом понимании им того, какие силы он пробудил»{145}.

13

Геббельс вслед за фюрером также лестно отзывался о Сталине в своих дневниках: «Сталин — в высшей степени продувной и хитрый крестьянин, для которого цель оправдывает средства. Насколько жалким по сравнению с ним выглядит дуче, который сейчас в газетах заявляет, что фашизм намерен вернуться к двухпартийной системе. Это — новая причуда совершенно выбившегося из колеи фашистского интеллектуала, который в данной стадии войны ко всему прочему намерен еще и распрощаться со своими принципами». См.: Откровения и признания. Нацистская верхушка о войне Третьего Рейха против СССР. Секретные речи. Дневники. Воспоминания. М., 1996. С. 426.