Страница 45 из 119
В параноидальной привязанности к фиксированным геополитическим установкам и проявилось наиболее существенное отличие гитлеровского экспансионизма от старой немецкой колониальной политики и экспансионизма, направленных на завоевание рынков сбыта, защиту торговых путей и захват сырьевой базы. Нацисты же рассматривали свои завоевания и установление господства на Востоке лишь как средство, основу для биологической экспансии. Гитлер был готов к экспансии в любом направлении — на север, юг или запад; так оно и произошло на самом деле, однако коренное отличие прочих завоевательных походов вермахта заключалось в том, что нигде, кроме Востока, Гитлер не планировал биологической, расовой экспансии. Поэтому на всех направлениях, кроме Востока, война для Гитлера носила второстепенный характер, можно даже утверждать, что он был втянут в эти войны помимо собственной воли, а желанной, планируемой и имеющей смысл для него была только одна война — война с Советским Союзом за «жизненное пространство».
На первый взгляд, гитлеровская геополитика за 12 лет нацистской диктатуры шла от кризиса к кризису; а для преодоления кризисов требовались срочные и жесткие меры. Но такое развитие не было следствием свободной от идеологии оппортунистической политики, напротив, и в принципиальных вопросах, и в моменты кризисов Гитлер действовал с чрезвычайно редко встречающейся в истории принципиальностью и последовательностью. Это утверждение нельзя опровергнуть даже указанием на советско-германский пакт от 23 августа 1939 г., который в Германии восприняли либо как гениальный ход, либо как отменную шутку{342}. Для партийных ветеранов пакт стал моральным унижением; так, спустя месяц после подписания пакта А. Розенберг отмечал в своем дневнике: «У меня такое ощущение, что этот московский договор когда-нибудь отомстит нам. Этот шаг не был связан со свободным волеизъявлением, он представлял собой прошение главы одной революции у руководителя другой революции. Это прошение унизило и релятивировало результаты и идеалы двадцатилетней борьбы нашего национал-социалистического движения. Отныне мы уже не в состоянии говорить о спасении и организации Европы по-новому: ведь мы обратились за помощью именно к главному разрушителю и врагу Европы, облагодетельствовать которую мы и стремились»{343}. У. Ширер, напротив, отмечал в своем дневнике, что немцы восприняли пакт с облегчением, ибо он означал исключение войны на два фронта{344}.
Сам Гитлер оправдывал пакт со Сталиным таким образом: «Всем известно, что Россия и Германия руководствуются различными политическими доктринами, но ни Германия не желает экспортировать свое мировоззрение, ни в данный момент Россия. Поэтому я не вижу причины продолжать противостоять друг другу. Всем должно быть ясно, что наше противоборство с Россией может принести пользу только третьей стороне, поэтому мы и решили заключить пакт. Этот пакт обязывает стороны консультироваться по некоторым вопросам развития Европы, а также сделает возможным взаимовыгодное экономическое сотрудничество. Я могу определенно сказать, что это политическое решение имеет огромное значение для будущего и является окончательным и бесповоротным»{345}. В секретной же памятной записке военному руководству Гитлер уже 9 октября 1939 г. подчеркивал, что нейтралитет Советского Союза нельзя гарантировать никакими договорами и соглашениями.
Немецкую общественность Гитлер успокаивал указанием на то, что Германия и Россия, хотя и воевали друг против друга, но при этом стали главными потерпевшими сторонами в годы Первой мировой войны, и нет никакой необходимости повторять этот неудачный опыт во второй раз. Что касалось собственно целей Гитлера в начавшейся войне, то их он формулировал следующим образом: «Я хочу, во-первых, решить вопрос Данцига; во-вторых, вопрос “польского коридора”; в-третьих, обеспечить поворот к лучшему в развитии германо-польских отношений и нашего мирного сосуществования с Польшей»{346}.
Один американский путешественник писал в дневнике, что «договор с Россией подействовал на немцев не так, как полагало большинство американцев. Мне удалось выявить следующие мотивы отношений немцев к молотовско-риббентроповскому пакту:
1. Фюрер знает, что делает.
2. Фюрер имеет право вступать в союзы и со своими врагами, а потом эти союзы разрывать в интересах дела.
3. Этим пактом мы возрождаем старое русско-немецкое содружество, которое при Гогенцоллернах длилось практически век.
4. Это временная мера в политических интересах.
5. Прорыв из окружения коалиции врагов Германии этого стоит.
6. Лучше с русскими, с которыми у нас нет никаких споров, чем с британцами, которые желают нашей гибели.
7. Мы и так наполовину большевизированы, чего же бояться?
8. Россия на полпути к фашизму, и вскоре мы встретимся.
9. Только с помощью России мы сможем прорвать вражескую блокаду.
10. Этот пакт ускорит пролетарскую революцию в Германии. Не следует забывать, что некоторые немецкие политэкономы долгое время обосновывали необходимость сотрудничества и союза с Россией. Мне показалось чрезвычайно интересным, что никакой дискуссии по этому поводу в прессе и в рейхстаге не было. Пессимизм в отношении дальнейшего развития событий не велик, как, впрочем, отсутствует и воодушевление начавшейся войной — немцы более говорят о тех, кто наживется на войне: о спекулянтах, мешочниках и т. п.»{347}. Далее американец утверждал, что немцы хотя и желают победы, но не любой ценой, как это утверждает нацистская пропаганда. Когда 22 августа 1939 г. Гитлер пригласил в Бергхоф военное руководство и заявил о своем намерении напасть на Польшу, то протестовать никто не стал — в отличие от Судетского кризиса, когда Гитлер натолкнулся на значительное сопротивление. Даже представители офицерской фронды сочли гитлеровские претензии к Польше справедливыми, а пакт со Сталиным они по недоразумению восприняли как продолжение бисмарковской политики в отношении России. В последнем обстоятельстве большую роль сыграл Геббельс, отдавший указание пропагандировать «традиционную» дружбу и добрососедство с Россией. В народе же, который, как известно, трудно обмануть, стал расти страх перед войной{348}.
После победы над Польшей Гитлер отказался от мысли создать на ее территории марионеточное государство и использовать его в политическом диалоге с Западом в целях заключения мира, тем более что на Западе к переговорам желания никто не изъявлял. В средствах пропаганды немецкую общественность уверяли, что «немецкая деловитость» покончит наконец с «польской безалаберностью».
Масштабы геополитических переделов Гитлера в Польше были довольно большими: после нападения на Польшу (с населением в 22 млн. человек) 2/3 польской территории с 10 млн. населения перешли под немецкий контроль и были аннексированы{349}. Между тем, немецкое меньшинство в Польше (не считая Данцига) насчитывало в 1931 г. не более 744 тыс. человек, что составляло 2,3% населения Польши{350}. Мазовия и Познань были включены в Рейх (Гитлер отнял у Польши в два раза больше, чем Германия вынуждена была уступить в 1919 г.{351}), а территория генерал-губернаторства оставалась зависимой от Берлина, и ей было суждено оставаться резервуаром дешевой рабочей силы и местом «окончательного решения» еврейского вопроса (2,5 млн. переселяемых в Польшу евреев Гиммлер планировал использовать для строительства Восточного вала в Польше на границе с СССР; распоряжение о строительстве было отдано 22 ноября 1939 г.). Галиция (воеводства Львов, Тарнополь и Станислав), в которой из 4,5 миллионов населения было полмиллиона евреев, с 1 августа 1941 г. была присоединена административно к генерал-губернаторству.