Рай для немцев

Несмотря на то, что «Зимнюю помощь» организовывала НСВ, в эту кампанию Хильгенфельдт подчинялся именно министру пропаганды Геббельсу, поскольку целью этой акции было продемонстрировать всему миру «социализм действия» (Sozialismus der Tat). Даже коммунисты, отказавшись от прежних убеждений, могли стать объектом благотворительности.

В войну помощь из средств НСВ предназначалась прежде всего эвакуированным, пострадавшим от бомбежек и детям (отправка их в летние мобилизационные или рекреационные лагеря из городов стала опасной вследствие непрерывных бомбежек). Часто НСВ оказывалась последней надеждой для людей, потерявших близких и имущество.

В заключение нужно констатировать, что утрата свободы с лихвой компенсировалась в Третьем Рейхе социальным равенством и благополучием (или перспективой таковых), к тому же для большинства немцев ликвидация социальной нужды значила несравненно больше, чем свобода. Можно сказать, что немецкий народ был опьянен идеалом национальной общности, социализмом, теоретики которого сами верили и старались убедить немцев, что на место векового немецкого разъединения и демократическо-партийного эгоизма встает верность и дисциплина единой нации, благополучие которой является основным предметом забот фюрера.

Влияние войны на уровень цен и доходов, на уровень снабжения, на рынок труда и условия труда по сравнению с Первой мировой войной было незначительным. Социальный мир был нерушим, и лишь наступление союзников разрушило внутренний порядок в Третьем Рейхе. В этой связи известная исследовательница социальной истории нацистской Германии Мария-Луиза Рекер указывала, что нацистская социальная политика до самого конца только укрепляла волю немцев к сопротивлению и консолидации во время войны{236}.

Обращает на себя внимание то, что социальная политика Третьего Рейха подтверждает характерную для нацизма несовместимость принципа идеологии и реальности: идеология национальной общности исключала наличие частных, гетерогенных интересов; она отрицала даже принципиальную возможность групповых интересов. Именно по этой причине социальная политика нацистов до последних дней не утратила характера «политики подкупа»{237}. С другой стороны, социальная политика была действенным инструментом социальной стабилизации, и масштабы этой стабилизации вполне можно определить как прецедент welfare state, который в прочих западных странах в подобных масштабах проявился лишь после войны. Еще более отчетливо, чем в экономической и социальной сферах, нацеленность нацистского государства на достижение общего национального блага проявилась в его геополитике.

ГЛАВА III.

МЕСТО И РОЛЬ ФАКТОРА ГЕОПОЛИТИКИ В ГИТЛЕРОВСКОМ СОЦИАЛИЗМЕ

Европа Цезарей! С тех пор как в Бонапарта

Гусиное перо направил Меттерних —

Впервые за сто лет и на глазах моих

Меняется твоя таинственна карта.

«Не говори мне, отчего нация умирает, скажи лучше, благодаря чему она живет».

«Имперское сознание питалось не столько интересами государства — еще менее народа, — сколько похотью власти, пафосом неравенства, радостью унижения, насилия над слабым».

«Гитлер высказывал убеждение, что Третий Рейх будет господствовать в Европе. От этого уже один небольшой шаг до мирового господства, ибо тот, кто царит в Европе, — тот будет и владыкой мира».

«Самая плохая политика — это стремление к большему, чем возможно и нужно».

«Какого бы предела ни достиг наш успех, он всегда будет лишь исходной точкой для новой борьбы».

Основания и мотивы гитлеровской геополитики

Гитлеровская геополитика базировалась в первую очередь на стремлении к преодолению чувства национальной ущербности и позора, царивших в обществе после Первой мировой войны. В 1934 г. на партийном собрании Гитлер сказал, что «мы не должны чувствовать себя неполноценной расой, никчемной и бесполезной швалью, которую может попирать ногами любой, кому это вздумается. Напротив — мы должны ощущать себя великой нацией, которой просто однажды не повезло и она попала под водительство безумцев, но ныне этот великий народ вновь свободен от прежнего неожиданного наваждения»{240}. Обращение победителей с Германией казалось немцам особенно унизительным и подлым по той причине, что таким образом раньше обращались только со слаборазвитыми колониями Африки или Азии. Версальскую систему немцы рассматривали как серию беспрецедентных актов унижения, вызванных желанием навредить Германии. Французский правый публицист Дрие ла Рошель удачно сравнивал Германию после Версальского мира с Францией при Наполеоне III — эта Франция, спустя 35 лет, мечтала об отмене договоров 1815 г. и хотела нового Наполеона, чтобы найти в нем утешение за потерю прежнего{241}. Также и поколение Гитлера сформировалось в вильгельмовской Германии, в которой сам собой разумеющимся был имперский статус страны; по этой причине требования ревизии Версальского договора обладало мощной объединяющей силой и находило полную поддержку в рейхсвере, промышленности, партиях и общественности. Для Гитлера, однако, ревизия безусловно несправедливых Версальских установлений была только началом: его видение будущей немецкой геополитики было отличным от старой немецкой политической элиты. Это видение во многом определялось романтическим стремлением к безграничной экспансии, ценность которой в самой экспансии и заключалось, потому что только она и могла в полной мере обеспечить поступательное развитие страны. Геополитическую направленность Гитлера лучше всего описал в 1925 г. один из идеологов немецкой «консервативной революции» Эрнст Юнгер: «Устремление в неведомые дали и в безграничное мы унаследовали от самой природы нашего национального германского духа, который поможет нам в будущем сформировать такой империализм, который, — не как прежний жалкий кайзеровский империализм, концентрировавшийся на незначительных прерогативах наших пограничных провинций или на обладании какими-то южными островами, — будет претендовать на все»{242}. Иными словами, когда Гитлер стал канцлером, он не был ревизионистом[16] (несмотря на ненависть[17], которой дышат страницы «Майн кампф», на которых он пишет о Франции: французский империализм он понимал и разделял его взгляды, но сам шел значительно дальше). Гитлер считал, что будущее Германии можно гарантировать, лишь военными средствами обеспечив стране «жизненное пространство» на Востоке. Это позволило бы Гитлеру расселить «излишки» населения и гарантировать желанную хозяйственную автаркию. Во «Второй книге» он писал, что-либо Германия станет мировой империей, либо вообще перестанет существовать{243}. Реализация этой цели предполагала отказ от прежних принципов и норм внешней политики — цена риска была очень высока, поскольку Гитлер мог лишиться всякого доверия в Европе. Последнее, впрочем, нельзя слишком переоценивать: известно, что честность и приверженность принципам в политике мало значат, но и вовсе сбрасывать их со счетов, как это сделал Гитлер, тоже нельзя.

16

Гитлер предвидел, что откровенный ревизионизм надолго изолирует Германию от Европы, поскольку коалиция победителей опять выступит единым фронтом и повторится ситуация заключительной фазы Первой мировой войны. См.: Weinbeig G. (Hg) Hitlers Zweites Buch. Ein Dokument aus dem Jahr 1928. Stuttgart, 1961. S. 163. Гитлер хотел заполучить в союзники Италию и Англию — для этого он был готов уступить (и уступил) итальянцам Южный Тироль, населенный немцами, и отказался от каких-либо претензий на бывшие немецкие колонии. В определенной трезвости оценки Гитлеру не откажешь: даже в ожидании союзничества от Англии, которая ревниво наблюдала за гегемонистским положением Франции на континенте. Гитлер несколько переоценивал только стремление англичан к европейскому равновесию.

17

Эта ненависть была, по всей видимости, рефлекторной природы и более уже не всплывала — это видно по снисходительности. С которой Гитлер относился к Франции. По отношению к Франции Гитлер в точном смысле слова никогда не проводил ревизионистскую политику — он хотел ее только победить и дипломатически изолировать. Гитлер не помышлял даже об Эльзасе и Лотарингии, ибо для него это было слишком мелко и не оправдывало войны, которая стала бы обоснованной только в случае крупных и решающих территориальных приобретений. См.: Hitler A. Mein Kampf. Bd. 2. S. 741.