Страница 22 из 39
Но я не считаю, что делаю глупость. Мне просто нужно почувствовать напор ветра, злые удары дождевых капель. Я хочу на своей шкуре ощутить мощь природы.
Постояв так несколько минут, я захожу обратно в дом, вытираю натекшие с меня лужи и лезу в ванну.
Утром небо уже чистого голубого цвета, но ветра еще хватает на то, чтобы гнать к берегу тяжелые волны.
Я надеваю купальник, сверху джинсы и футболку и иду на пляж. Всего семь часов, а серфингисты уже тут как тут. Эрик, разумеется, тоже.
Я стою у кромки пляжа, волны лижут мои кроссовки. Эрик летит по склону волны в мою сторону – грациозно, как в балете. Спрыгивает с доски, тут же оборачивается к морю и высматривает следующую хорошую волну. Можно его позвать, но я жду, когда он сам заметит меня.
– Ты рано встала, – говорит он. А затем, всмотревшись мне в лицо: – Что-то случилось?
– Эрик, – мой голос пресекается – это мое первое слово за день. – Научи меня кататься.
Он долго на меня смотрит. Сначала я думаю, что он сейчас рассмеется, но он обнимает меня за плечи мокрой рукой и говорит:
– Подожди секунду. Достану тебе доску.
Мы с Эриком отплываем ярдов на сто от берега. Я лежу на куске стекловолокна, гребу руками и изо всех сил стараюсь не свалиться. Волны подходят спереди, хотят отправить меня на дно морское. В их шуме я слышу слова: «Ты слишком стара для этого. Твое тело разрушено сигаретами, выпивкой и горем. Возвращайся на берег, на твердую землю. Там твое место».
А что мне там делать? Рисовать? Не хочу я больше рисовать это море. Ни пляж, ни серфингистов, ни черные сосны на парковке. Хочу погрузиться в воду, обновиться, очиститься. Если я верну себя, то смогу вернуть и сына. По крайней мере, так я себе говорю, отплевываясь от попадающей в рот соленой воды.
Поворачиваю голову, набираю воздуха и кричу Эрику.
– Что? – спрашивает он.
– Я говорю, кажется, не стоит этого делать. Я не в форме.
Он ухмыляется:
– Да ладно, не прибедняйся. Еще пару ярдов.
И я опять вскапываю воду. Мышцы ноют, наливаются тяжестью. Да, он был прав. Надо было йогой заниматься.
И вот, когда сил уже почти не осталось, Эрик говорит, что все, мы приплыли.
– Теперь развернемся и поплывем к берегу. – Он дышит так, будто сидит в тенечке и пьет холодный чай.
Я цепляюсь за доску, словно жертва кораблекрушения. Вода вздыхает, доску качает вверх-вниз и из стороны в сторону.
– Большая идет, – говорит Эрик, оглянувшись через плечо. – Постарайся не свалиться с доски.
Вначале я чувствую, как волна брызжет мне на плечи, а затем поднимает меня, несет к берегу и оставляет на песке. Я вытаскиваю из волос водоросли.
– Вставай, – говорит Эрик. – Попробуем еще раз.
Мы с Эриком договорились, что он поможет мне подобрать доску. Он забирает меня у подъезда, и мы едем к магазинчику, который называется «Серф-Боб». Судя по вывеске, магазин уже должен быть открыт, но ставни на окнах опущены, дверь заперта.
– Закрылся, что ли? – говорю я.
Эрик пожимает плечами:
– Да нет, просто владелец живет по ава дзикан – токусимскому времени.
А, понятно. Южная лень.
– Пойдем тогда кофе выпьем. – Чуть выше есть кафе. Внутри пусто, только парень с конским хвостом читает книгу комиксов – толщиной с телефонный справочник.
Хозяин не спеша протирает стойку и не обращает на нас никакого внимания. Потом все же подходит и принимает заказ. Наверно, тоже живет по ава дзикан.
Эрик поглядывает в окно – следит, не появился ли Боб или Кендзи, или кто там работает в этом магазине. Он очень серьезно отнесся к нашей экспедиции. Все уши мне прожужжал про ганы, трастеры, твинзеры. Я в основном пропускала его объяснения мимо ушей и поняла только, что он говорит про форму и расположение плавников на доске. Я и так узнаю свою доску, как только увижу ее. Не нужно мне ничего сложного.
– Если она будет держать меня на воде – уже хорошо, – говорю я.
Эрик не слушает. Он принимается рассказывать про свою первую настоящую доску, которая назвалась «Ликвид шредер» и у которой было виниловое покрытие авиационного качества и стрингер из перуанского ореха.
– Да, дружище, она была просто сногсшибательная, – говорит он, хватая меня за руку. – Мы с ней поехали на Гавайи и скатились по самой большой волне из всех, что я когда-либо видел. Эта волна была примерно…
Минут пять я пью кофе, а потом за окном мелькает яркая рубаха. Эрик тянет меня за руку – это продавец из «Серф-Боба».
Он здоровается с заспанным парнем, который возится с замком. Наконец ключ поворачивается, и мы заходим внутрь.
Воздух в магазинчике затхлый, как будто тут несколько дней не проветривали. Товар расставлен и разложен везде, где только можно. Несколько досок даже подвешено к потолку. Я молча стою, пока Таро показывает, что у него есть. А у него есть лонгборды, скимборды, ниборды, доски моделей «Хула герл», «Чилибин», «Файв дотерс», «Фуркат эпокси»…
Мне становится скучно.
– Покажите мне что-нибудь самое простое.
Таро кивает.
– Какой у вас рост? – Не дожидаясь, пока я отвечу, он отмеряет его рукой в воздухе и уходит в глубину магазина. Возвращается с ярко-розовым буги-бордом.
Я вздыхаю, качаю головой и говорю Эрику:
– Слушай, я не хочу показаться невежливой, но у меня того и гляди случится приступ клаустрофобии. Давай выйдем на минутку?
Эрик согласен. Мы идем к задней двери, стараясь ничего не задеть и не уронить. Одно неловкое движение – и весь ряд ноузрайдеров повалится ко всем чертям.
Таро идет за нами. У него в руках откуда-то появились три банки «покари свэт». Мы встаем под черную сосну и пьем.
– Эй, а это что? – У стены стоит потрепанная доска – краска облезла, вся в царапинах.
– Да выбросил кто-то, – говорит Таро. – Мимо помойки проходил, забрал. Все собираюсь до ума довести.
– Сколько? – спрашиваю я.
Эрик крутит пальцем у виска – типа, дружище, не дури. Но мне нравится идея купить доску «с прошлым».
– Да ну вас. Я чувствую в ней больше характера, чем в той розовощекой, которую ты мне показывал. И к тому же она уже обкатана.
Таро жмет плечами:
– Ну, дорого точно не возьму. И продам все, что нужно для ее починки.
И я покупаю эту доску.
Мы крепим ее на крышу машины Эрика. Он явно разочарован. Я стараюсь его утешить:
– Не расстраивайся. Сейчас она не очень-то красива, но ты подожди. Удивишься.
Сначала уберу все неровности. А потом, когда научусь на ней стоять, – разрисую.
У меня выходной, и я не собираюсь тратить его впустую. Я иду в видеопрокат. После утренних мучений с доской руки так болят, что я едва могу достать кассету с верхней полки. Я беру «Год опасной жизни». Когда я еще хотела вступить в Корпус мира, это был один из моих самых любимых фильмов. В исполнении молодого, искреннего Мела Гибсона и холодной красавицы Сигурни Уивер жизнь в стране третьего мира выглядит романтично. Но это еще и очень напряженный фильм. Поцелуй под дождем; тропическая жара, смертельная опасность; военный переворот в третьей по населению стране мира. Яванский театр теней и индонезийские бамбуковые барабаны.
Я скармливаю кассету магнитофону – куплен в «Джуско» еще до того, как я переехала к Юсукэ, – и открываю бутылку шабли. Я помню, Филипп всегда очень тщательно подбирал вино. Честно, не знаю, одобрил бы он смесь бледного французского напитка с жаркой Джакартой.
Я сижу на полу, опершись спиной о стену, и смотрю, как Сигурни меряет бассейн своим изумительным кролем. Мел обаятельно истекает потом. То и дело появляется Линда Хант, в роли маленького китайца-фотографа.
Я представляю себя внутри фильма. Целуюсь с Филиппом под дождем. В Джакарте.
Утром я отменяю бронь на Таиланд. А чем, скажите, Джакарта хуже?
– Змеи, – говорит Эрик. Я только что сообщила ему, что лечу в Индонезию.