Страница 2 из 39
Скоро я окажусь там, где меня никто не знает, и смогу начать все с начала. Без Филиппа.
На вопрос о цели моего визита я ответила, что иду по стопам Блондель Мэлоун, художницы, жившей всего в нескольких кварталах от дома, где я выросла, – но на сотню лет раньше.
Когда мне было двенадцать, я взяла в библиотеке ее биографию и так и не вернула ее. Меня завораживала жизнь Блондель и ее утерянные картины. Автор биографии иногда скатывался на снисходительный тон, но мне казалось, что в эти моменты он был неправ. Я считала, что Блондель стала жертвой времени – она родилась женщиной, когда власть находилась в руках мужчин, и выбрала импрессионизм, когда все сходили с ума от фовизма. Я была убеждена, что она была великой, но неоцененной и забытой художницей, как Фрида Кало. Непонятой, и признанной лишь много лет спустя. Но куда пропали ее картины? Мне нравилось воображать, что когда-нибудь я разгадаю эту тайну. А если не смогу отыскать их, то просто напишу заново.
В Токио я дотащила багаж до тротуара и поймала такси. Желтый автомобиль остановился передо мной, задняя дверь открылась будто по волшебству. Шофер, маленький человечек в белых перчатках, с неожиданной легкостью поднял три моих больших чемодана и затолкал их в багажник. Я села в машину и откинула голову на чистую салфетку. Коробка с такими салфетками лежала на полке под задним окном.
– Ну, – сказал шофер, сев за руль. – Куда едем?
Я ответила ему по-японски.
Он хмыкнул – одновременно с уважением и презрением – и выехал на проезжую часть.
Мне тогда не очень хотелось разговаривать, и я надеялась, что он окажется не из тех водителей, что любят поболтать с пассажирами. Он оказался не из тех. Останавливаясь на светофорах, он, слегка нахмурившись, смотрел на меня в зеркало заднего обзора, а в остальное время, казалось, был полностью поглощен бейсбольным матчем, который передавали по радио.
Город за окном был чистым. Белые стены зданий, не запачканные граффити. Улицы без мусора. На них – чисто вымытые автомобили последних моделей. Ни одной битой машины.
В такси пахло гелем для волос и табаком. К приборной панели был прикреплен освежитель воздуха. Я постаралась запомнить эти запахи. Так же, как силуэты зданий (не до небес, как в Нью-Йорке, – ведь здесь случаются землетрясения), щиты с рекламой кока-колы и напитка под названием «покари свэт». И Фудзияму, вырисовывающуюся вдалеке на фоне неба.
Манеры обслуживающего персонала в отеле были безупречными. Портье поклонился, прежде чем проводить меня к лифту. Бой, складывавший мои чемоданы на тележку, улыбаясь, отказался от чаевых.
Кровать была застелена белоснежными хрустящими простынями, а на столе было приготовлено все, что нужно для заваривания чая. На тарелке разложено рисовое печенье, завернутое в бумагу с рисунком как на ткани для кимоно.
Усталость грозила свалить с ног, но я не обращала на нее внимания. Мне хотелось смотреть, слушать, обонять, пробовать на вкус, что-нибудь делать. Я заварила чай и надкусила печенье. Оно оказалось соленым. Включила телевизор, начинались новости. Прежде чем заговорить, дикторы одновременно поклонились. Мой первый день в Японии. Моя новая жизнь.
Следующим утром, за чашкой супа мисо, который мне принесли прямо в номер, я открыла путеводитель и стала думать, чем бы заняться днем. Решила, что начну с похода в Токийский национальный музей в парке Уэно, затем загляну в зоопарк и посмотрю на панду (я никогда еще их не видела). Потом доеду на метро до Синдзюку и пообедаю в одном из баров, специализирующихся на лапше. Я о них много слышала. Там все едят стоя. К этому времени я, наверно, буду как выжатый лимон от толпы, неоновых вывесок и уличных видеоэкранов, поэтому во второй половине дня схожу в храм. Там должно быть спокойно.
В зоопарке Уэно я сразу пошла к Линг-Лингу. Там толпились дети в школьной форме. Они прижимались носом к стеклу и кричали: «Панда-сан! Панда-сан!» Один мальчик постучал по стеклу кулаком, и молодая женщина сделала ему замечание. Наверное, это была учительница.
Поверх желтых кепок и шапочек я увидела Линг-Линга, свернувшегося в углу. На бетонном полу валялись мятые бамбуковые побеги. Линг-Линг был один-одинешенек. Помнит ли он Китай, свою мать, других панд?
Рядом сверкнула вспышка фотоаппарата, и я отвернулась.
В храме мне пришлось плестись в хвосте туристической группы, состоявшей из десятка женщин лет шестидесяти, разряженных кто во что горазд, и нескольких понурых мужчин. Растянувшись по узкой, выложенной камнем тропе, женщины громко смеялись и хлопали друг дружку по плечу. Слева, на возвышении, группа старшеклассников выстраивалась, чтобы сфотографироваться на память.
Глупо было думать, что здесь спокойно и тихо. Это ведь достопримечательность, сюда приходят толпы туристов. Для медитации лучше подошел бы какой-нибудь монастырь в горах. И я стала разглядывать людей, которые попадались мне навстречу, пытаясь угадать, кто из них из города, а кто приезжий. Я не ожидала увидеть иностранцев – но в конце концов увидела.
Мужчина. Рост и фигура – в точности как у Филиппа. Кажется, я когда-то видела на нем эти штаны цвета хаки и футболку с надписью «Хард-рок-кафе». Солнце било прямо в глаза, лица было не разглядеть. Я подняла воротник куртки, втянула голову, как черепаха. Я хотела, чтобы он меня заметил, и в то же время смертельно боялась этого.
Он приближался. Под руку с ним шла молодая японка. Он соврал, подумала я. Он не поехал в Африку. Он здесь, в Японии. Съеденная за обедом лапша полезла обратно. Меня затошнило так сильно, что пришлось сесть прямо на тропу.
– Вам нехорошо? – Он вдруг оказался прямо передо мной. В голосе слышалось беспокойство. Я подняла голову. Это не Филипп. Совершенно другой человек.
Он помог мне встать. Как я могла их спутать? Волосы у него были темнее, чем у Филиппа. И он был гораздо старше, лет на десять. Японка смотрела на меня широко открытыми глазами.
– Мне так стыдно, – сказала я, смахивая со штанов прилипший листок. – Просто вдруг голова закружилась. Наверно, это из-за разницы часовых поясов.
– Вы не беременны? – спросила японка.
Мужчина нахмурился, но я только рассмеялась:
– Нет, что вы! Исключено.
– Может быть, выпьете с нами кофе или еще чего-нибудь? – сказал мужчина. – Мне кажется, вам стоит некоторое время спокойно посидеть.
Они отвели меня в маленькую чайную. Японка заказала нам кофе, хотя я могла сделать это и сама. Мужчина, похоже, по-японски не говорил.
– Сколько вы уже здесь? – спросила я.
– Три года. – Он отвел глаза. – Знаю-знаю. Мне следовало бы выучить японский, но здесь так легко обойтись без него. Везде продаются газеты и журналы на английском, телевидение на двух языках. И очень много иностранцев.
– Х-м-м. – Я добавила сливок в кофе. – И везде так?
Он пожал плечами.
– Я как-то ездил в Токусиму – это на Сикоку. Катался на велосипеде. Там никто не говорит по-английски. Пока там был, не видел ни одного американца.
Вернувшись в отель, я достала из чемодана карту и железнодорожное расписание. Утром поеду в Токусиму.
Я села на поезд, потом пересела на другой, до Токусимы, затем сделала еще одну пересадку и ехала, пока не добралась до южного побережья. Сошла в маленьком городке, пахнущем рыбой и водорослями, и спросила дорогу до ближайшей гостиницы.
В Токио на меня никто не обращал внимания, а здесь, когда я вошла, сидящая за конторкой пожилая женщина уронила ручку.
– Сумимасэн, сумимасэн… – забормотала она.
– Нет, это вы меня извините, – сказала я по-японски. – У вас есть свободные комнаты?
Она рассмеялась и приложила ладонь к груди:
– О, вы говорите по-японски! Какое облегчение.
Я тоже рассмеялась и последовала за ней в свою комнату.
Она сказала мне, что никогда до этого не сдавала номер человеку из другой страны.