Страница 17 из 45
Должно быть, его поразил появившийся в моих глазах ужас, потому что он быстро отвернулся, как будто чувствовал вину за то, что делает со мной.
– Я собираюсь жить со своей девушкой и наконец отделаюсь от забулдыги.
Ему удалось найти способ сбежать из ада, из окружения нашей семьи, и я завидовал ему. Мне не терпелось последовать за ним, если, конечно, я выживу здесь еще хоть немного.
– Я вернусь за тобой, как только смогу, – сказал Уолли. – Обещаю, я не брошу тебя здесь.
Во мне вспыхнула надежда. Если мне удастся прожить еще несколько недель, говорил я себе, Уолли вернется, чтобы спасти меня, и возьмет меня жить с собой и его милой девушкой, и мы будем счастливой семьей.
Но проходили дни, и ничего не менялось. Я оставался в той же обстановке и ждал, воображая, что Уолли рассказал обо мне кому-то за пределами этого страшного дома. Конечно, они скоро придут искать меня и спасут, вышибив двери и победив мать, Амани и братьев, словно несущаяся на выручку кавалерия.
Я представлял, как их поразит мой вид, когда они меня найдут, и как будут жалеть, и как захотят помочь и будут кормить меня вкусной-превкусной едой и укладывать в чистую, теплую постель. Прошла неделя, другая… и еще много времени, прежде чем моя надежда начала угасать.
Думаю, Уолли никому ничего не рассказал; а если и рассказал, то ему никто не поверил. История о матери, которая держит пленником в подвале немого маленького брата, мучает его голодом и издевается над ним забавы ради, звучала бы как выдумка. И еще, наверно, хотя Уолли и выбрался из дома, он все еще ужасно боялся матери, боялся выступить против нее, потому что она могла придти за ним или сделать что-нибудь с его девушкой.
Так что Уолли просто исчез из моей жизни, и я больше ни разу его не видел. Могу представить, какое облегчение он почувствовал, сбежав от матери, но как он мог оставить меня на их милость, зная, как они со мной обращаются? Как он мог засыпать ночью, зная, что я все еще сижу под землей без единого союзника там, наверху?
– Я присмотрю за тобой, – пообещал мне Амани, и, несмотря на все те мерзкие вещи, которые он творил со мной, это все же пробудило в моем сердце крошечный лучик надежды. – Я буду стараться куда лучше, чем пытался Уолли. Если ты будешь хорошим мальчиком, то получишь его спальню.
Он так часто обещал мне спальню Уолли в последующие несколько недель, что меня захватила эта идея. Я не мог не улыбаться от мысли об удобной, мягкой кровати или даже о нескольких старых детских игрушках Уолли, с которыми я мог бы играть.
– Если будешь делать то, что я говорю, мы хорошо поладим, – заверил меня Амани. Я надеялся, что это правда, потому что теперь он был моим единственным шансом.
Но прошло совсем немного времени, прежде чем мама решила, кто какую комнату получит, и разрушила все мои мечты о том, что я наконец покину подвал. Элли и Томас перебрались в комнату Уолли, а я остался там же, где и был.
Может, Амани и был физически крепким и сильным парнем, но заправляла всем по-прежнему мама. Да его, по сути, ничего и не беспокоило, потому что от нашей семьи он получал ровно то, что хотел. А о большем Амани и не мог мечтать.
Глава 8
Освобождение из подвала
Меня держали в заточении в подвале около трех лет, с пяти до восьми, и никто из внешнего мира не заметил, что я исчез с лица земли. День за днем я проводил в темноте, ожидая нового избиения или изнасилования, голод и жажда разъедали мои внутренности, холод пробирал до костей, а астма сковывала легкие. После того как Уолли бросил меня, никто больше ни разу не проявлял ко мне доброту. Теперь лучше всего было проводить время наедине с самим собой и мысленно разговаривать с отцом, находясь за запертой на два оборота дверью в сохранности от мучителей по другую сторону.
Насколько мне известно, никто из служб социальной опеки не приходил меня искать. Может, я выпал из системы из-за какой-то бюрократической неразберихи, а может, мама спутала им все карты – не знаю. Никто даже не заметил, что меня не определили ни в одну из местных школ, пока Томас не упомянул при своем учителе, что у него и Элли есть еще один старший брат, кроме Уолли, Ларри и Барри. Мать, должно быть, забыла объяснить ему, что мое имя не должно упоминаться нигде, кроме нашего дома.
А может, она ему объяснила, но Томас был достаточно уверен в себе, чтобы не подчиняться ей время от времени.
– У тебя есть еще один брат? Правда? – Учитель был явно удивлен такой новостью. – Как его зовут?
– Джо, – бесхитростно ответил Томас.
– В какую он ходит школу?
– Он не ходит в школу.
Озадаченный таким ответом, учитель должен был передать содержание разговора директору школы, который позднее пригласил маму поговорить об этой проблеме.
– Томас сказал нам, что у вас есть еще один мальчик по имени Джо, – сказал директор.
– О да, – ответила мать. Она была достаточно умна, чтобы понимать, что отрицать мое существование бессмысленно.
– Почему, – спросил тогда директор, – Джо не посещает школу?
– У него проблемы, – ответила мать, могу поспорить, с убедительным выражением нестерпимой муки на лице. – Он немой и почти неуправляем. У него нарушена психика.
– Но почему вы не отдали его в школу? – упорно продолжал директор.
– Он – настоящий разрушитель, – сказала мама, как будто это был универсальный ответ на любой вопрос. – Я не могла допустить, чтобы он находился с другими детьми. Никто не способен его контролировать.
Представляю, как быстро нужно было соображать матери в тот момент. Она должна была знать, в какие неприятности может попасть за то, что не пускала меня в школу целых три года, но, наверно, думала, что если выставить ситуацию в правильном свете и описать, каким я был маленьким монстром, то все обойдется. Со стороны все будет выглядеть так, словно она взвалила на себя всю тяжесть присмотра за мной, что действовала из благородных побуждений, даже если формально нарушала закон. Поскольку я не знал ничего о мире за пределами моей тюрьмы, мое поведение подтверждало все, что она говорила обо мне. Все так долго относились ко мне, как к дикому животному в клетке, что я действительно им стал. Работа любой школы, в которую бы меня приняли, прекратилась бы в тот момент, когда меня представили бы классу с другими детьми. Тем не менее, раз власти были уведомлены о моем существовании, они уже не могли о нем забыть.
– Нам нужно будет прийти и поговорить с Джо, – сказали маме в департаменте социальной опеки, когда до них дошли неожиданные новости, – чтобы узнать его нужды и решить, как лучше всего помочь ему и вам.
Встреча была назначена должным образом, и в день, когда к нам должен был прийти социальный работник, меня вытащили из подвала и отмыли начисто.
– Лучше веди себя хорошо, – предупредила мама, приготовив меня к встрече: почистив мне зубы впервые за три года и небрежно переодев меня в новую одежду, которой я не видел раньше, – иначе я как следует изобью тебя после ее ухода.
После стольких лет, проведенных голышом или в одних грязных трусах, было необычно чувствовать чистый, мягкий материал на своей коже. Все было таким свежим, чистым и диковинным.
Мама отправила меня ждать в свою шикарную гостиную. Эту комнату я никогда не видел прежде, и она внушала мне благоговейный страх своими безукоризненно чистыми украшениями и мебелью, особенно после стольких лет, проведенных среди голых стен, пола, потолка и старого грязного матраса. Когда мама вертелась вокруг меня подобно готовому разорваться снаряду, я чувствовал, что как будто попал на вражескую территорию, и какая-то часть меня даже хотела бы снова оказаться в подвале, в безопасности, за закрытой на два оборота дверью.
Мать дала мне стакан с непонятной жидкостью, но моя рука тряслась так сильно, что я боялся пролить содержимое на узорчатый зеленый ковер. Она так часто говорила мне, что собирается меня убить, что меня начал занимать вопрос: не наступил ли день моей казни, не собирается ли кто придти и забрать меня для убийства, потому что я доставлял матери столько неприятностей и потому что мой отец так плохо с ней обошелся? Каждый раз, когда мать спускалась в подвал, чтобы избить меня или заставить что-то делать, я думал, что пришло время моей смерти. Я всегда с удивлением обнаруживал, что все еще жив после очередной суровой пытки.