Бродячий труп

Но сейчас я уже был весь починен, залатан и перевязан.

Обычно в конце каждого дела я не мог придумать ничего более омолаживающего, чем расслабиться в компании с красоткой с томными глазами, с необузданной женственностью, со сладкими губами, текучими формами и горячим сердцем. Но только не сегодня. Сегодня ночью я нуждался в слишком большом омоложении.

Поэтому я просто сидел, глотал потихонечку кукурузное виски и размышлял над двумя последними днями. Думал о Зазу и о том, как все началось. Зах-зуу-зах, Зазу! Юная мисс Александер, правда, не такая уж юная. И Лилли... С ней все обойдется. Она ведь никого не убивала — если только ее великий возбуждающий голос не нокаутировал нескольких старых слабаков. И Сивана. Ага, ух, ах! Особенно Сивана и ее маленькая красненькая пуговка...

Жмуриков хоронили, выкапывали, переносили, взрывали. Трупы почти странствующие, разгуливающие и шатающиеся. Например, я.

Такова моя проблема: практически я сам странствующий мертвяк. Живой труп. Нет, меня пока двигал собственный пар, но не так уж много его осталось в старом котле. Во всяком случае, недостаточно для Сиваны.

Я хочу сказать, что надо быть всегда в отличной форме рядом с коброй вроде Сиваны. Есть и другие пупки, все верно. Но сколько из них способно стрельнуть рубином на пятнадцать футов и попасть при этом в туфлю джентльмена? Так что где бы ни блуждали мои мысли, они постоянно возвращались к обалденной ирландско-египетской гурии.

Я уже поддавался искушению позвонить ей тут же, даже если бы я отдал концы по дороге к телефону — он был аж на другом конце дивана. Но нет, только не после гонки по холмам, не после Старикашки, не после атаки на тех грязных крыс во главе с Домино. Сегодня ночью я буду разумным. Практичным. Отдохну, расслаблюсь, поддам немного пару в остывающий котел.

Зазвонил телефон.

Отвечать?.. Почему бы и нет? Чего мне терять? Еще какую-то пинту крови, пока доберусь к телефону? Но, черт возьми, крови у меня пока хватает. Хрум — я встал. Шагнул, снял трубку.

— Алло, — выговорил я.

— Алло-о-о, Шелл?

Женский голос. Очень женский, шепчущий, ласкающий, словно покусывающий мое ухо.

— Лилли?

— Да, но это ты, Шелл?

— Я. По крайней мере, я так думаю.

— Шелл, я просто должна была позвонить. Все только и говорят о тебе — по телеку, по радио, везде!

— И что же... говорят?

— То, что ты проделал сегодня днем и ночью. В «Вечном покое», потом в «малине» Ники... И я только что видела тебя по телеку. Новости в одиннадцать тридцать...

— О! Надеюсь, ты не смотрела 14-й канал, съемки с вертолета. Не повторили же они...

— В том-то и дело, что повторили. И, Шелл, ты выглядел... таким храбрецом!

— Как? — я потряс головой. — Повтори-ка.

— Ты смотрелся жутко храбрым!

— Не хочешь ли ты сказать, что я выглядел... чокнутым?

— Это было чудесно! У меня аж мурашки забегали по всему телу!

— Ну уж и по всему.

— Ты с пушкой, рычащий, и все такое.

— Ага, — я припомнил, что действительно рычал. Вспомнил я, и каким жутко малохольным выглядел на экране, что бы там ни говорила Лилли. Должно быть, я походил на головореза. Да, было нечто определенно преступное в моем виде, моих действиях...

— Шелл, надеюсь, ты не будешь меня попрекать за Сирила?

— Мне бы и в голову не пришло...

— Это ничего не значило, понимаешь?

— Что это... значит?

— Ничего, понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Я даже рада, понимаешь?

— Что это за «понимаешь»?

— Ты все еще не понимаешь?

— Лилли...

— Тебе следует побывать в «Джаз-вертепе», Шелл. Он наполовину пуст.

Ага... Я начал врубаться. Сирил уже томится в каталажке. Больше того, практически все ее потенциальные дружки также оказались в тюряге. Черт, я бы не отказался их заменить на пару часов. Конечно, не сегодня ночью. Но на днях...

— Ты не придешь в клуб сегодня ночью, Шелл?

— Ну... не сегодня. Но скоро буду обязательно, очень скоро. — Я задумался на минутку. — Кстати, Лилли, как у тебя дела с полицией? Ввиду плачевного состояния Сирила...

— О, я считаюсь условно освобожденной. Но должна вести себя хорошо.

— И ты? Ха...

— Мне нельзя связываться с... Ну, ты понимаешь?

— Наконец-то да.

— Сегодня меня вызывали в полицию — я только что вернулась в клуб. Но они были добры ко мне. Ведь я же ничего такого не сделала. Все Сирил. Я просто испугалась. Я была беспомощна...

— Вот это я понимаю.

— Но они же не собираются засадить меня? «Мусора» не такие уж и плохие.

— «Мусора»... — я даже закрыл глаза. — Что было на тебе, Лилли, когда ты предстала перед... «мусорами»?

— То, что и сейчас — у меня не было времени переодеться...

— Естественно. Но опиши для меня, пожалуйста, Лилли.

Она описала. Это было что-то, конечно, ужасно открытое.

— Я должна бежать, Шелл. Мой выход. Заходи все же, когда сможешь. Понимаю, ты жутко утомился сегодня.

— Ну, немного. Но я уже начинаю приходить в себя.

— Пока, Ше-е-елл.

— Пока, Лилли.

Кладя трубку, я почувствовал, что улыбаюсь. Болезненно, но улыбаюсь.

Я допил кукурузное и начал наливать еще, но тут вспомнил про кувшин с мартини, приготовленный в воскресенье вечером. Вот что доктор прописал! Нет ничего лучше мартини, раз уж ты начал улыбаться.

Он почти замерз. Я же поставил его в морозилку «на несколько минут» и не открывал ее с тех пор. Я наполнил свой любимый двойной мартини, из тех, что обычно оставляют для ночей «Абсолютного безумия». И телефон зазвонил как раз тогда, когда я делал первый глоток моего двухдневной давности «безумия».

На этот раз я добрался к телефону с вполне объяснимой живостью. Немного двигаться было все же лучше, чем просто сидеть на одном месте.

— Алло?

— Шелл? Это Зазу.

— Без шуток? Вот это да!

Она тоже была в курсе всех новостей, включая и телек, и поспешила сообщить мне об этом. Ко всему прочему она добавила:

— Шелл... Я тебя прощаю.

— Ты что?.. — я перевел свой полуокоченевший язык в другое положение, соображая. — Ты прощаешь меня? Чудесно! За что же?

— За то, что ты сделал с папочкой... Ты говоришь как-то странно. Тебя ранили и в язык?

— Нет, он почти неповрежден. Просто... я немного отморозил язык о... мартини.

Помолчав, она продолжила, как будто я ничего и не говорил:

— Он в тюрьме, но это должно было случиться рано или поздно. Мама и я понимали это.

— И мама тоже?

— Да. Кроме всего прочего ты спас ему жизнь. Эта бомба... этот динамит, — она сделала паузу. — Шелл?..

— Да?

— Ты меня прощаешь?

— Ну... — мне нужно было подумать. И я пытался соображать. Она подстроила одну из самых мерзких пакостей в моей жизни. Но, с другой стороны... — Какого черта... Конечно, прощаю. Эй, тебе действительно двадцать два, я не ошибся?

— Да, — мягко, потом еще мягче: — Я, наверное, был ужасна?

— Ну...

— Но все же он мой папочка. Должна же я была его защитить?

— Пожалуй. Я тебе вот что скажу, Зазу. Если я окажусь в беде, надеюсь, ты будешь на моей стороне?

— Я на твоей стороне, Шелл. По-своему.

— Ага? Как это по-своему?

— О... ты же понимаешь.

Опять это чертово «понимаешь».

Мы поболтали еще немного, и, когда положили трубки, я вполне догадывался, «как это по-своему».

Нырнув в кухню, я вернулся обратно с мартини и сделал еще один осторожный глоток. Он все еще слишком замороженный, конечно. Но не хватало еще чего-то. Чего-то... Я же забыл перченую оливку!

При этой мысли мои глаза упали на низкий, исцарапанный столик перед диваном. На нем все еще лежал тот квадрат черного бархата. А в его центре — да-да, весь пронизанный жилками мой чудесный агат.

Нет, бесполезно. Где бы ни блуждали мои мысли, они всегда возвращались к... вы уже знаете, к чему.

Я поднял агат и бросил его в мартини. Так-то лучше. Согреет его чертовски. Даже вкус улучшит. Я старался держать глаза открытыми, пока глотал. И видел этот агатик, как он перекатывался на дне стакана. Красиво.