Страница 81 из 81
БУДЕМ УЧИТЬСЯ, СОЛНЫШКИН!
Солнышкин не слышал, как его подобрала шлюпка, как Перчиков и Борщик втащили его и Уточку в каюту.
Он сидел в углу, привалясь к переборке, и так громко дышал, что Перчиков бросился за доктором: не случилось ли чего-нибудь у друга с сердцем.
Но примчавшийся Челкашкин приложил к груди Солнышкина ухо, послушал и развёл руками:
— Отличное сердце! Послушайте — там шумит тайга и гудит океан. — И кивком позвал радиста за собой: — Пойдёмте, пусть отдыхает!
А когда Солнышкин открыл глаза, перед ним дымилась поставленная Борщиком кружка компота, а рядом снова сидел Перчиков.
В каюте было сумрачно. Наступил вечер, и в иллюминатор, будто спрашивая «Как дела?», заглядывала звезда.
— Ну, как дела? — спросил Перчиков.
— Порядок! Пора за учебники. Экзамены на носу! — сказал Солнышкин.
— Учиться, учиться! — послышался рядом начальственный басок.
В коридоре толпилось полкоманды и сверкали вспышки. Репортажик готовил срочный репортаж о Солнышкине в газету.
А из-за двери вдруг донеслось:
— Будем учиться, — и мимо со стопкой учебников в руках протопал Плавали-Знаем.
— Но пока есть и другие дела! — сказал Перчиков и показал свежепахнущие ролики недавно проявленной киноплёнки.
Солнышкин схватил их и стал рассматривать на свет.
— Посмотрим? — спросил Перчиков.
— Не посмотрим, а покажем! — сказал Солнышкин.
— Кино? — спросил, заглянув, Плавали-Знаем.
— Шуточки! — сказал Моряков. — Опять шуточки!
— Так, масштабные шуточки! — крикнул Солнышкин, вскакивая. — На острове люди ждали кино?
— Ждали! — крикнул Плавали-Знаем. — Ждали!
— Тогда надо показать! — согласился Моряков.
И друзья бросились на палубу.
ВСЁ ВПЕРЕДИ!
При помощи телепатии или просто сердцем уловили Солнышкин и Перчиков, что думали на острове Камбала, — неизвестно, но на берегу шёл разговор, очень близкий к их мыслям.
— Хоть бы несколько кадров увидеть! — говорили в толпе, смотревшей вслед уходящим пароходам. — А то помогали, помогали.
— А увидим — шиш! — сказал Соскин.
И мохнатые артисты, которые тоже смотрели вдаль, поджав хвосты, обиженно заскулили.
— Да, конечно, хотелось бы посмотреть, — сказал лейтенант Молодцов, надеявшийся увидеть на экране своего Бобика.
Но в небе горели только звёзды. Топала большая Медведица. А суда уходили.
И вдруг на глазах у всех оба парохода резко изменили курс и, приблизившись к острову, остановились рядом с ним. На мачте «Светлячка» развернулся странный парус — это, по просьбе Солнышкина, Барьерчик и Упорный натянули большую простыню, а с кормы «Даёшь!», где Перчиков пристроил аппаратуру, на неё полетел длинный яркий луч.
Сначала на экране появился заледенелый «Светлячок», потом на собаках по льдине промчался Васька-мамонт, и на палубе «Даёшь!» раздался радостный шёпот.
— «Зимовка!» Первая серия! — это почти кричал Плавали-Знаем. Он сидел среди зрителей в шлёпанцах на стопке книг, по корешкам которых ползли названия: «Родная речь», «Арифметика», «Навигация».
Около него, потирая лоб, стоял Уточка, рядом весело хохотал Васька. Но скоро Плавали-Знаем притих и спрятал подбородок в телогрейку — на экране возникла льдина, сидя на которой Плавали-Знаем прогонял Солнышкина: «Вон!»
Вслед за этим по полотну поползли белые шахматные истуканы. Они плыли, как остатки какой-то неизвестной цивилизации, сталкивались, бились лбами, и, прыгая по льдинам, на них лаяли собаки. У одного на макушке качался чёрный кот и быстро сигналил ехидным глазом: «Конец первой серии».
Но вот собаки на экране бросились к детям, и Молодцов с берега закричал:
— Смотрите, мой Бобик!
Потом лейтенант сам пошёл по экрану впереди детей, рядом с ним заковылял пингвин, появился весёлый Морячок, навстречу друг другу, размахивая поварёшками, бросились Борщик и Супчик.
И тогда с берега — с настоящего берега — донёсся крик Соскина: «Звук! Звук!» И все зрители на берегу тоже подхватили: «Звук!»
— Споём! — предложил начальник училища: ему представилась отличная возможность озвучить этот сеанс своей новой песней.
А Солнышкин удивился: какой ещё звук? Какие ещё нужны звуки? Рядом шумели волны, неторопливо приговаривала машина, и уже так близко была родная земля, что, казалось, за ветром слышался шум сосен, всплески таёжной речки и грустное «ку-ку» далёкой-далёкой кукушки.
А навстречу катил океан с гулким хлопаньем парусов, с гудками пароходов, с весёлой перекличкой спутников. Весь мир от палубы до морозных звёзд был полон голосов. Они переполняли пространство, и от их говора хотелось работать, спешить на помощь людям, как Моряков и Перчиков, дружить, как обнявшиеся на экране Супчик и Борщик. Звуков было так много, что, казалось, говорила каждая снежинка и звала куда-то самая крохотная звезда. Голоса звали, будили, торопили, и, волнуясь вместе с ними, сердце Солнышкина выталкивало сильные, ритмичные звуки, будто говорило: «Впе-рёд! Впе-рёд! Впе-рёд!» Вперёд к родной земле, вперёд в плавание, всегда и везде вперёд!
Неужели никто этого не слышит? Он оглянулся.
И в этой гулкой тишине что-то вдруг плюхнуло, потом от берега донёсся крик:
— Подождите! Подождите!
И, бросившись к борту, команда увидела, как сидя на льдине и работая вёслами-руками к «Даёшь!» гребёт невысокий человечек в нарисованной яркой тельняшке. Морячок догонял свою палубу.
Кино кончилось, а лучи всё летели. Размахивал руками и что-то пытался петь начальник. Но его никто не слышал, так как вся команда под крики «Ура!» поднимала на борт верного члена экипажа.
А через несколько минут оба парохода, набирая скорость, быстро шли навстречу вольному океану.
За штурвалом «Даёшь!» что-то напевал ставший на прощальную вахту Бурун.
На штурвале «Светлячка» крепко держал руки Барьерчик.
Выбросив с палубы шпаргалки, Упорный закрашивал в кубрике холодный Уточкин костёр — последний след небывалой зимовки.
За бортом, сталкиваясь друг с другом, качались обломки льдин.
А на носу «Даёшь!» стояли в обнимку Солнышкин, Перчиков и Морячок. Над ними, сообщая что-то таинственное и далёкое, молодо сигналили звёзды, всё сильней и сильней — совсем как молодой капитан — кричал о чём-то родной морозный ветер, и, словно расшифровывая их голоса, Морячок радостно повторял:
— Всё впереди! Всё впереди! Всё впереди!