Мастодония

– Он их заслужил, – ответил я. – Может быть, он ничего не делал по контракту с Сафари, но он работает на нас до изнеможения.

– Я не жалуюсь, – сказала Райла, – и не завидую ему. Но все одно к одному. Забор стоил нам недешево, и административное здание обошлось недешево. Жалование охранникам составляет несколько сот долларов в день. Деньги у нас еще есть, но они идут к концу. Если Сафари от нас откажется и кинокомпания решит подождать, мы окажемся в затруднении.

– Сафари не откажется, – сказал я, – они могут выждать время, пока не сгладится острота удара. Бен прав. Чем опаснее ситуация, тем острее желание охотников отправиться туда. О кинокомпании я ничего не знаю, но у них в глазах знак доллара. Своего они не упустят.

– И еще одно, – продолжала она. – Куртни не работает задешево. Бог знает, какую сумму он может с нас запросить.

– Давай пока не будем расстраиваться. Все устроится.

– Ты думаешь, что я жадная, Эйса?

– Жадная? Не знаю. Ты – деловая женщина и много лет провела в бизнесе.

– Это не бизнес, – произнесла она, – это не жадность. Это уверенность. Женщина даже больше мужчины нуждается в чувстве уверенности. Большинство женщин чувствует безопасность в семье, но у меня нет семьи. Я была должна найти другую почву для самостоятельности, и я стала делать деньги. Деньги кажутся ответом. Если я смогу сколотить достаточное состояние, то смогу быть независимой. Вот почему я такая хваткая. Вот почему я восприняла эту идею путешествий во времени так быстро. Я в ней увидела большие возможности.

– В ней по-прежнему все еще большие возможности.

– А также заботы. И наше основание так шатко! Кошарик и Хайрам. Если кто-нибудь из них оставит нас…

– Без Хайрама мы обойдемся.

– Да, я знаю. Но это ужасно неудобно.

– Нет, теперь уже нет, – сказал я. – Вот уже пару дней я пытаюсь тебе рассказать, но было не до этого. Сначала был дом, потом вернулся Хайрам, а потом заварилась эта история с группой сафари. А я хотел тебе рассказать, что теперь уже умею разговаривать с Кошариком.

Она в удивлении посмотрела на меня:

– В самом деле? Как Хайрам?

– Лучше Хайрама, – и я начал и рассказал ей все, тогда как она пристально меня разглядывала со слабым оттенком недоверия.

– Эти видения меня бы испугали, – сказала она.

– Я не был напуган, я просто оцепенел.

– Как ты думаешь, почему он так упорно пытался сделать так, чтобы разговаривать с тобой?

– Он страстно желал говорить хоть с кем-нибудь.

– Он же мог разговаривать с Хайрамом.

– Хайрама здесь не было, вспомни. Не было несколько дней. И я не думаю, что Кошарик понял, что с ним случилось. К тому же, Хайрам был не самым подходящим собеседником. Вряд ли он что-нибудь понял бы из того, что Кошарик мне показывал. Кошарик – существо человеческое.

– Человеческое?

– Да, именно так. Конечно, он чужак, но с определенными человеческими качествами, которых мы у него не ожидали. Пожалуй, он отстранил, укрыл от меня свои чуждые особенности, сосредоточившись на том, что мы могли бы называть его человеческими чертами.

– В таком случае, он – очень умное создание. И противоречивое. Помнишь, однажды он сказал нам, что бессмертен.

– Об этом мы с ним не говорили. В самом деле, ни о чем серьезном, только о нем.

– Ты им очарован.

– Да, кажется, так и есть. Самое забавное в этом – что я говорил с чуждым разумом. Вот об этом газеты стали бы трезвонить под аршинными заголовками. Сенсация. Я и сам так считал – сенсация, об этом писали и мечтали годы и годы. Есть ли другой разум во Вселенной? Что случится, если человек встретит чужака? Все интересуются первым контактом. Что до меня, то мне это не кажется сенсационным. Выглядит это дружески и совершенно обыкновенно.

– Ты странный человек, Эйса. Ты всегда был странным. Наверное как раз поэтому я и люблю тебя. Для тебя неважно, что думают другие. У тебя обо всем свое собственное мнение.

– Спасибо, моя дорогая.

Я сидел, размышляя о Кошарике, заинтересованный его личностью. Он был теперь где-то не здесь, в сгущающихся сумерках, а в роще диких яблонь или в старом домашнем саду. И я обнаружил, что знаю о нем гораздо больше того, что он мне рассказывал. Например, откуда это знание, что он был не биологическим, а странным сочетанием молекулярной и электронной жизни, которое я все равно не мог себе представить? Пожалуй, думал я, инженер-электронщик мог бы понять, хотя и не во всей полноте. Знал я также и то, что он думает о времени не как о части пространственно-временного континуума, но как о клее, который скрепляет мироздание, как о независимом факторе, который может быть объяснен определенными уравнениями, которые я не мог их ни узнать, ни придать им какой-нибудь смысл (так как никакие уравнения не имеют для меня никакого смысла), и что он может регулироваться и управляться тем, кто понимает эти уравнения. И было знание, что хоть он и говорил о своем бессмертии, в нем все еще держалась вера и надежда на послежизнь, которая казалась мне чрезвычайно странной идеей, так как у бессмертного не должно быть нужды в такой вере и надежде.

Как могло случиться, спрашивал я себя, что я знаю о нем такие вещи? Он не говорил мне этого, я был уверен, но, может быть, все же говорил? На протяжении большей части нашего разговора я был в смятении и, возможно, не был так внимателен, как надо бы.

Вошла Райла.

– Пошли спать, – сказала она. – Может быть, завтра день будет лучше.

Утром мы с Райлой поехали в Уиллоу-Бенд. Хайрам с Боусером куда-то исчезли вскоре после завтрака. Мы и не пытались их разыскивать и тащить домой. Не могли же мы все свободное время нянчиться с Хайрамом! В госпитале с ним легко было говорить, но единственным способом заставить его подчиниться было бы спутать ему ноги, как овце.

Бену сообщили, что сотрудники Сафари прибудут на следующий день. Но будут ли другие группы, а если да, то когда их ждать, не сообщалось.

Газеты уделили много внимания трагедии в мелу. Если верить газетным сообщениям, Сафари Инкорпорейтед незамедлительно обнаружила, что случилось несчастье. Попыток приглушить его ужас сделано не было, но люди Сафари были уполномочены заявить, что за последние годы в охотничьих поездках погибло много людей и этот случай отличается лишь тем, что группа погибла в полном составе.

Несчастье занимало передние страницы газет, а статью Хочкисса запихнули на внутренние страницы. Но она была там, большая, раздутая на много колонок. Крикливо заданный вопрос о путешествии в прошлое для изучения жизни Христа был все еще полон разрушительной силы. Прошли долгие дни с тех пор, как редакторы новостей дали начало такой долгой и обширной дискуссии, и спорящие делали все, что могли.

Райла осталась в офисе, чтобы переговорить с Беном и Хербом, а я вскоре ушел, чтобы посмотреть, не в саду ли Кошарик. Случайно он был там.

Я не рассказал ему того, что случилось. Не был уверен, что ему это интересно, а кроме того, нам было о чем поговорить.

Мы присели и пару часов провели в разговоре. Это был не столько разговор, сколько показ. Как это случилось и в первый раз, я обнаружил себя каким-то образом внутри Кошарика, словно я был частью его, смотрел его глазами.

Он показывал мне в основном Галактический Центр и некоторых специалистов, работавших там: насекомоподобных историков, уделяющих внимание не столько самим историческим событием, сколько общему направлению и тенденциям развития, рассматривавших историю не только как науку о прогрессе и событиях; шарообразные создания, практиковавшиеся в социологии, разрабатывающие разовые характеристики и исторические тенденции, которые заставляют разумные существа становиться тем, чем они становятся; змеевидных посланников, имевших дело не столько с предсказаниями, сколько с научными попытками экстраполировать в будущее тенденции цивилизаций, пытающихся в ходе своих исследований точно определить возможные в будущем кризисные точки.

Он также пытался показать мне, как он использует определенные уравнения и манипулирует определенными силами (все они были за пределами моего разумения), чтобы построить дорогу во времени. Я задал ему несколько вопросов, но выяснилось, что мои вопросы слишком расплывчаты в формулировке, они просто сбивали его. Когда он пытался мне что-то разъяснить, его объяснения запутывали меня еще больше.