Страница 28 из 193
ПОЭТ СО СВОЕЮ ПОСАДКОЙ В СЕДЛЕ Для вечности год не длиннее мгновенья. Высокие звезды склонились к земле. Я знаю: имеет лишь дату рожденья Поэт со своею посадкой в седле. И, может, надежнее всех амулетов, Мерцая в просторе ночном досветла, Даруют спасение звезды поэтов От женской измены и черного зла. Алеет на облаке отсвет заката, Толпятся вершины в сиреневой мгле. А вдруг про меня они скажут когда-то: «Поэт со своею посадкой в седле». Но чтобы дать волю подобному чуду, И жизни не хватит, и слабы крыла. А вдруг даровать я спасение буду От женской измены и черного зла. СО ВРЕМЕНЕМ В ЛАДУ В час добрый, как это ведется Под знаком судеб пре давно, Вином виноград обернется И в хлеб превратится зерно. И, тонкий, над крышами свесясь, Меняясь в дороге ночной, В законный черед полумесяц Округлою станет луной. Когда-то был мокрою глиной Кувшин, что стоит предо мной. И сделался мальчик мужчиной, И девочка стала женой. Всему есть урочные сроки, И снова получат права Войти в колыбельные строки Из свадебных песен слова. Где парень, не веря в потери, Коня осадил на скаку, Когда-нибудь посох у двери Старуха подаст старику. А ныне скакун еще в мыле И губы хозяйки в меду. Пусть все превращения в мире Со временем будут в ладу. ПОДОБНА ТЫ МАЮ… Давно не внимаю Я календарю. Подобна ты маю, А я — декабрю. Зеленые листья Меж нами шумят. И кружит по-лисьи, Шурша, листопад. Я — лес оголенный В седой вышине. И рощей зеленой Ты кажешься мне. Зарю обнимаю И снова горю. Подобна ты маю, А я — декабрю. «Люби и надейся», — Вновь шепчешь ты мне — Родня эдельвейса В седой вышине Подоблачный холод Тебя не страшит. Мой грех: я не молод, Но сердца горит. И все же, и все же, Хоть, знаешь, люблю, Тому, кто моложе, Тебя уступлю Себя я ломаю, Судьбу не корю. Подобна ты маю, А я — декабрю. КИНЖАЛ Два лезвия кинжала одного, Они спиной обращены друг к другу И меж собою делят оттого Один позор или одну заслугу. Ковать кинжалы получал права Лишь тот, кто оружейником родился И посвящен был в тайну мастерства, — В горах обычай этот сохранился. Кинжалу дан характер не раба, Обоих лезвий клятва нерушима, Но кто заверит, что непогрешима В веках кинжала тайная судьба? Достигший совершенного обличья, В руке простолюдина и паши Он отражал душевное величье Иль низкое падение души. Честь не двулика. И не раз, бывало, Кинжал надежно защищал ее. Не потому ль два лезвия кинжала Единое сливают острие? Мерцает сталь холодная сурово, И я желаю более всего, Чтобы сливались истина и слово, Как лезвия кинжала одного. * * * Может сердце поневоле От чужой сжиматься боли, Таково людское сердце. Может, словно из алмаза, Высекать слезу из глаза, Таково людское сердце. Может, полное усердья, Быть вершиной милосердья, Таково людское сердце. И скрывать свою при этом Может боль пред целым светом, Таково людское сердце.
АРКАДИЙ КУЛЕШОВ{28}
(Род. в 1914 г.)
С белорусского
МОЯ БЕСЕДЬ Есть сказка, что реки проложены птицами: Копали они и потом, говорят, Мешочки с землею несли вереницами И, высыпав землю, летели назад. А каня над ними глумилась, смеялась, И птицы послали проклятие ей. Так каня с тех пор без воды и осталась: — Пить-пить! — она просит до нынешних дней… И в знойную пору, палима лучами, Той редкою каплей она и живет, Что тучка, дождем прошумев над лесами, С далеких небес иногда ей пошлет. Окончу я дело, которое начал, — Я камни дроблю, разгребаю пески. Под смех ожидающих легкой удачи Копаю я русло своей реки. И, в недрах струю обнаружив упрямую. Хочу, чтоб она разлилася волной — Не Волгой широкой и даже не Камою — Хоть Беседью б только — моею, родной. Я жажду работы и думаю часто, Окончивши честно свой день трудовой, Что жить невозможно, как каня несчастная, Одной только каплей воды дождевой. вернуться