Советская поэзия. Том второй

‹1971›

НИКОЛАЙ ДАМДИНОВ{172}

(Род. в 1932 г.)

С бурятского

СОСНА 1 Я представляю это так: лет сто тому назад Под всадником споткнулся конь, подкова зазвенела, И пыль взлетела, и, дрожа, взглянул во тьму бурят: В полночной тьме сосна пред ним какая-то синела. Сосна?… Наверно, неспроста споткнулся вороной. И ворон неспроста, видать, кричал во мраке. И всадник вытащил тогда сосуд берестяной И ровно на десять сторон плеснул хмельной араки. Еще с рожденья знал степняк, что духов гнев жесток, Что если вдруг споткнулся конь — того и жди прорухи… Он привязал к ветвям сосны поярче лоскуток, Чтоб подобрели наконец разгневанные духи. С тех пор прославилась сосна как темных сил жилье. И, одинокая, она жила в степи сожженной. И всяк поярче лоскуток цеплял к ветвям ее, И каждый голову склонял пред нею униженно. А дождь хлестал, и сыпал снег, и наползал туман, И у соснового ствола, вертлявый, словно дьявол, В тарелки медные гремел и бушевал шаман, И сам грозил, и сам рядил, и сам судил и правил. 2 А годы плыли, как орлы, неслыханным грозя, Сосна дремала, на веку перевидав немало. И вдруг ударила гроза под самые глаза, Полуистлевшую давно повязку с глаз сорвала. И пулемет стучал в степи, нетерпеливый, злой. И пена падала плашмя, с боков коней слетая, И знамя красное взвилось над древнею землей, А славы каппелевской дым в суровом небе таял. И вот, роняя лоскутки, как перья из крыла, Сосна стояла, накренясь, как древний черный ворон, Тарелка медная, упав, к ногам ее легла, А мимо новый день шагал, как победивший воин. Все меньше шло к сосне людей по тропкам завитым, Уже осталась в ней нужда немногим старцам ветхим. Нелепой сказкою она казалась молодым, Нелепой, словно лоскутки, привязанные к веткам. 3 И вот однажды странный гул глухую степь потряс, А это плыли трактора, и это означало, Что старой жизни в той степи последний пробил час, Что гулкий говор тракторов — иной поры начало. Устало рухнула сосна, и встала пыль стеной, И степь вздохнула глубоко, и степь помолодела… И я пришел сюда опять. И вот передо мной — Пшеницы золотой прибой. И нет ему предела…

РИММА КАЗАКОВА{173}

(Род. в 1932 г.)

* * * Из первых книг, из первых книг, которых позабыть не смею, училась думать напрямик и по-другому не сумею. Из первых рук, из первых рук я получила жизнь, как глобус, где круг зачеркивает круг и рядом с тишиною — пропасть. Из первых губ, из первых губ я поняла любви всесильность. Был кто-то груб, а кто-то глуп, но я — не с ними, с ней носилась! Как скрытый смысл, как хитрый лаз, как зверь, что взаперти томится, во всем таится Первый Раз — и в нас до времени таится. Но хоть чуть-чуть очнется вдруг, живем — как истинно живые: из первых книг, из первых рук, из самых первых губ, впервые. * * * Россию делает береза. Смотрю спокойно и тверезо, еще не зная отчего, на лес с лиловинкою утра, на то, как тоненько и мудро береза врезана в него. Она бела ничуть не чинно, и это главная причина поверить нашему родству. И я живу не оробело, а, как береза, черно-бело, хотя и набело живу. В ней есть прозрачность и безбрежность, и эта праведная грешность, и чистота — из грешной тьмы, — которая всегда основа всего людского и лесного, всего, что — жизнь, Россия, мы. Березу, как букварь, читаю, стою, и полосы считаю, и благодарности полна за то, что серебром черненым из лип, еловых лап, черемух, как в ночь луна, горит она. Ах ты, простуха, ах, присуха! Боюсь не тяжкого проступка, боюсь, а что, как, отличив от тех, от свойских, не накажут меня березовою кашей, от этой чести отлучив… А что, как смури не развеет березовый горячий веник, в парилке шпаря по спине… Люби меня, моя Россия, Лупи меня, моя Россия, да только помни обо мне! А я-то помню, хоть неброска ты, моя белая березка, что насмерть нас с тобой свело. И чем там душу ни корябай, как детство, курочкою рябой, ты — все, что свято и светло. * * * Мой рыжий, красивый сын, ты красненький, словно солнышко. Я тебя обнимаю, сонного, а любить — еще нету сил. То медью, а то латунью полыхает из-под простыночки. И жарко моей ладони, в холодной палате простынувшей. Ты жгуче к груди прилег головкой своею красною. Тебя я, как уголек, с руки на руку перебрасываю. Когда ж от щелей в ночи крадутся лучи по стенке, мне кажется, что лучи летят от твоей постельки. А вы, мужчины, придете — здоровые и веселые. Придете, к губам прижмете конвертики невесомые. И рук, каленных морозцем, работою огрубленных, тельцем своим молочным не обожжет ребенок. Но, благодарно сжавши в ладонях, черствых, как панцирь, худые, прозрачные наши, лунные наши пальцы, поймете, какой ценой, все муки снося покорно, рожаем вам пацанов, горяченьких, как поковка! вернутьсявернуться