Советская поэзия. Том второй

‹4–5 февраля 1964 г. Ереван›

СЕКРЕТАРЬ БОГА Ущелье словно чернильница. Цвета слоновой кости — Остроконечное, вечное Перо-водопад в ущелье. Рядом поле квадратное, словно почтовая марка, Цветная, заштемпелеванная Печатью соседней горы. Если бы только слова Вновь обернулись предметами, Если бы действия выявились В глаголах, а в прилагательных — Первозданные свойства, Как, например, сейчас, Когда ничтожная часть Огненно-рыжего, жидкого Былого тепла возвращается При посредстве летнего солнца К древней гористой земле, Если бы я не забыл Язык моих зорких пращуров, Окрестивших весь мир, Обладавших словами, Совсем не такими скользкими, Как речная гладкая галька, Остроконечными, вечными, Первобытными, новыми, Пронзительными, кремневыми, — Взял бы теперь я смело Остроконечное, вечное, Цвета слоновой кости Перо-водопад, которое Обмакнул бы в горный поток; Не чернилами — пеной На темной зелени леса Написал бы я, чернокнижник, Древнее неодолимое Заклинанье: «Приди!» Написал бы и сжег, Небесам воскуряя Подобие дыма жертвенного, Чтобы тебе запылать. И тогда бы вновь обернулись Водопадом — перо, Ущельем — чернильница, Полем — почтовая марка, Почтовый штемпель — горой. Только слова оставались бы Вечными, остроконечными, Смысл воскрешая звучанием; А я, я стал бы поэтом: Новым секретарем Бога ветхозаветного.

‹23 марта 1964 г. Дилижан›

ЖИЗНЬ ПОЭТА Он брат Арарату: ступни его зноем палит, зато голова снежной шапкой свободно парит. Он словно ракета: отброшенным пламенем жжет, хотя каждым словом и помыслом рвется вперед. Слова его тихи, он их произносит с трудом, а в сердце — обвалы, в душе — не стихающий гром. Пускай он, затворник, загадкой слывет меж людьми, лишь только б слова его стали пословицами.

‹16 марта 1959 г. Москва›

КОРНИ Ах, если бы познать земные недра, и почву, и состав материка, не так познать, как познает геолог, планеты пробуравивший бока, не так познать, как некий археолог, — склоненный над обломками горшка. Но так познать, как познаешь ладони и пальцы работящие свои… Ах, если бы познать земные недра, как корни познают глубинные слои!

‹28 апреля 1959 г. Москва›

НА ЯЗЫКЕ ТЕЛЕГРАФА Я человек, и, хотя мне другого названия нет, В то же время я телеграф, Где круглосуточно телеграфист один. И не дает мне покоя весь мир. Миллионы незнакомых людей Вверили мне тайны свои. Без лишних слов, Безо всяких точек и запятых Тайны человеческие: Горе или радость, Когда как. Это при мне говорят: «Люблю!» Это при мне вздыхают: «Прощай!» Безмолвный свидетель, Я знаю тоску наизусть. И на свадьбу Я первый приглашен. И с днем рождения Первым поздравил я. И когда похороны, Я первый на похоронах. Победами и потерями Делятся со мной. Маленькой радостью и маленькой грустью Делятся со мной. Исповедуются Без лишних слов, Безо всяких точек и запятых, Вроде косноязычных, Вроде заик. Я человек, и, хотя мне другого названия нет, В то же время я телеграф. Отсюда три главных моих особенности: — Чужая радость — моя радость, Чужая скорбь — моя скорбь. — Сам я не успеваю Все мои тайны раскрыть. — И, наконец, поэтому… Косноязычен я.

‹19 ноября 1959 г. Чанахчи›

КАК ВИСОКОСНЫЙ ГОД Теперь, когда молодость канула вдаль, Я понял секрет, Я понял, что очень похож на февраль. Короче: длинней становлюсь иль короче — Люблю или нет?!

‹15 декабря 1959 г. Ереван›

* * * Я слышу розы красной крик сквозь горьковатый дым табачный и сквозь холодный дым зимы. И голос маленькой, невзрачной, мне неизвестной птахи вдруг приносит звуки одобренья в часы передрассветной тьмы сквозь горьковатый дым табачный и сквозь холодный дым зимы. И кажется, что почтальон меня немедля осчастливит, достав из сумки два письма. Но писем нет. Стоит зима. И курится дымок табачный.