Страница 121 из 193
С башкирского
ОДНО СЛОВО Беседой дружеской отмечен мой путь в краю степных дорог. И лишь с тобой при первой встрече я слова вымолвить не мог. В кругу друзей ночной порою я шуткой веселил привал. И, только встретившись с тобою, я смех и шутки потерял. Бежала раньше, словно в сказке, рассказов пестрая канва. И лишь с тобой теряли краски живые, ясные слова. Свистели птицы возле окон В туман вечерней полутьмы. Вокруг да около, намеком, с тобой беседовали мы. И все слова, просты и милы, уже вплетались в нашу речь. Но, знать, у сердца были силы — одно, заветное, беречь. Мы в жизнь войдем одной дорогой. Как тайну тайн в моей судьбе, всей жизнью, всей своей тревогой «Люблю!» скажу одной тебе.‹1947›
ПОЭЗИЯ Взволновал не вечер необычный, полный красок, света и тепла, — на московской улице москвичка мне стихи знакомые прочла. Я слова башкирского поэта от нее по-русски услыхал — и как будто с лаской и приветом наклонился надо мной Урал. Друг-поэт, такой же сын Урала, вечера уфимские весной и цветы в долинах и на скалах в этот миг возникли предо мной. Хоть стихи ложились непривычно в музыку иного языка, стала сразу девушка-москвичка мне совсем по-новому близка. Это чувство ворвалось, как ветер в настежь отворенное окно. Хорошо с друзьями жить на свете, если хочешь счастья — вот оно!‹1951›
ХУТА БЕРУЛАВА{127}
(Род. в 1924 г.)
С грузинского
ЛЕНИНУ На камне гробовом от века Две даты ставились всего: Одна — рожденье человека, Другая дата — смерть его. Одной-единственною датой Венчает время жизнь твою — Год восемьсот семидесятый Я прославляю и пою. Грохочет горным водопадом Десятилетий череда, Но встать с твоим рожденьем рядом Смерть не посмеет никогда. В ДЕТСТВЕ Меня на мельницу отправили, пока заря, пока роса. Вот тени тихие отпрянули под утренние голоса. Запахло травами целебными, зарозовело там, вдали. И колокольчики серебряные над садом песню завели. И, головы склоняя буйные, вершили по полю круги малиновые в утре буйволы и круторогие быки. И все крылатое, ветвистое, трепещущее в этот час, в честь солнца пело и высвистывало, рассветной радостью сочась. А вот и мельничная лесенка, а вот — глухие жернова… …Во мне самом — как будто песенка! в цепочку вяжутся слова. И это все перекликается и птицей рвется в облака, и облака переливаются, и проливается строка. И что-то в ней, впервые встреченное, само возносится без крыл… …Домой я воротился к вечеру. Зерно — на мельнице забыл. ПОЭЗИЯ Что бы там ни твердили, я себя твоим сыном считаю. С этой гордою верой по белому свету шагаю. С детства жил сиротой. Доброты мое детство искало. Я к тебе потянулся — и ты моей матерью стала. И тебе я поведал надежды свои и печали. Ты одна не смеялась, одна не пожала плечами. Так спасибо тебе, что не бросила, не позабыла: В нас с тобою, наверное, поровну горечи было. Так спасибо тебе, мне теперь не вернуться обратно. Как измерить твою доброту? Ведь она необъятна. Нет, неведома жалость тебе. Это боль и горенье. Многим плакать пришлось, пред тобою упав на колени. Выпадала у многих из рук твоя горькая чаша… О владычица добрая, грозная-грозная наша! Вот кружится твой свет над Чаргали, над Темзой, Невою, Весь пронизанный мудростью, свежестью и синевою. Только горе поэту, что оставлен любовью твоею. Я любую измену снесу, но твою — не сумею. Так гори мне, гори, чтоб с тобой до скончания века, Чтобы правду я смог донести до души человека. КАРТИНА НА СЛОНОВОЙ КОСТИ Может, когда Руставели слагал свои песни, эту картину задумывал мастер безвестный… Мысли свои в это древнее-древнее следуют: белые люди в белой беседке беседуют. Слышно мне даже, о чем разговор их ведется: вот человек — это тайна, но тайна и солнце. Кто его в небе зажег дерзновенной рукою? Век человеческий краток… С чего бы такое? Есть ли на свете грядущее… кто его знает? Разве не все осыпается и исчезает? Разве не все преходяще и бренно на свете? Есть ли бессмертье?… А может быть, нету бессмертья? Им никуда не укрыться от этих вопросов. Юноша грустен. Старец оперся на посох. Белые руки третий воздел над собою: может быть, небо ответит ему голубое? Тянется эта беседа, течет — не кончается. Белое дерево тихо над ними качается. Белые листья к белым склоняются веткам. Белые птицы белым овеяны ветром. …Значит, тот мастер безвестный все-таки вечен, хоть и лавровым венком никогда не увенчан. Долго он бился, свое создавая творение, вот и живет оно, будто бы стихотворение. В белой беседке белые люди беседуют. Просто беседуют белые люди. Не сетуют. вернуться