Страница 1 из 6
Клиффорд Саймак
Когда в доме одиноко
Однажды, когда Старый Моуз Эбрамс бродил по лесу, разыскивая невесть куда запропастившихся коров, он нашел пришельца. Моуз не знал, что это пришелец, однако он понял, что перед ним живое страдающее существо, а Старый Моуз, как бы его за глаза ни осуждали соседи, был не из тех, кто может равнодушно пройти в лесу мимо больного или раненого.
На вид это было ужасное создание — зеленое, блестящее, с фиолетовыми пятнами. Оно внушало отвращение даже на расстоянии в двадцать футов. И оно воняло.
Оно заползло, вернее, попыталось заползти в заросли орешника, но так с этим до конца и не справилось: верхняя часть его туловища скрывалась в кустах, а нижняя лежала на поляне. Его конечности — видимо, руки — время от времени слегка скребли по земле, стараясь подтянуть тело поглубже в кусты, но существо слишком ослабело, оно больше не продвинулось ни на дюйм. И оно стонало, но не очень громко — точь-в-точь ветер тоскливо выл под широким карнизом дома. Однако в его стоне слышалось нечто большее, чем вой зимнего ветра, — в нем звучало такое отчаяние и страх, что у Старого Моуза волосы на голове стали дыбом.
Моуз довольно долго размышлял над тем, что ему делать с этим существом, а потом еще какое-то время набирался храбрости, хотя большинство его знакомых, не задумываясь, признали бы, что храбрости у него хоть отбавляй. Впрочем, при таких обстоятельствах одной только заурядной храбрости недостаточно. Тут нужна храбрость безрассудная.
Но перед ним лежало неведомое страдающее существо, и он не мог его оставить без помощи. Поэтому Моуз приблизился к нему, опустился рядом на колени; на это создание было тяжко смотреть, однако в его уродстве таилось что-то притягательное — оно точно завораживало своей отталкивающей внешностью. И от него исходило ужасное, ни с чем не сравнимое зловоние.
Моуз не был брезглив. В округе он отнюдь не славился чистоплотностью. С тех пор как около десяти лет назад умерла его жена, он жил в полном одиночестве на своей запущенной ферме, и его методы ведения хозяйства служили пищей для злословия окрестных кумушек. Этак раз в год, когда у него доходили руки, он выгребал из дома груды мусора, а остальное время ни к чему не притрагивался.
Поэтому исходивший от существа запах смутил его меньше, чем того можно было ожидать, будь на его месте кто-либо другой. Зато Моуза смутил его вид, и он не сразу решился прикоснуться к существу, а когда, собравшись с духом, наконец сделал это, очень удивился. Он ожидал, что существо окажется либо холодным, либо скользким и липким, а может, и таким и этаким одновременно. Но ошибся. Оно было на ощупь теплым, твердым и чистым — Моуз словно прикоснулся к зеленому стеблю кукурузы.
Просунув под страдальца руку, он осторожно вытащил его из зарослей орешника и перевернул на спину, чтобы взглянуть на его лицо. Лица у него не было. Верхняя часть туловища кончалась утолщением, как стебель цветком, хотя тело существа вовсе не было стеблем. А вокруг этого утолщения росла бахрома щупалец, которые извивались, точно черви в консервной банке. И тут-то Моуз чуть было не вскочил и не бросился наутек.
Но он выдержал.
Моуз сидел на корточках, уставившись на эту безликость с бахромой из червей; он похолодел, страх сковал его и вызвал приступ тошноты, а когда ему почудилось, что жалобный вой издают черви, на душе у него стало еще муторнее.
Моуз был упрям. Упрям и ко многому равнодушен. Но только не к страдающему живому существу.
Наконец пересилив себя, он поднял существо на руки и удивился, как мало оно весит. Меньше, чем трехмесячный поросенок, прикинул Моуз.
С существом на руках он стал взбираться по лесной тропинке на холм к дому, и ему показалось, что дурной запах стал слабее. Моузу уже не было так страшно, как поначалу, и холод больше не сковывал его тела.
Потому что существо немного успокоилось и выло теперь потише. И хотя Моуз не был в этом уверен, иногда ему казалось, будто оно прижимается к нему, как прижимается к взрослому испуганный и голодный ребенок, когда тот берет его на руки.
Старый Моуз вышел к постройкам и немного постоял во дворе, соображая, куда ему отнести существо — в дом или сарай. Ясно, что сарай — самое подходящее для него место, ведь существо — не человек; даже в собаке, или кошке, или больном ягненке больше человеческого, чем в нем.
Однако колебался Моуз недолго. Он внес существо в дом и положил в кухне около плиты на то подобие ложа, которое называл кроватью. Он аккуратно и бережно распрямил его, накрыл грязным одеялом и, подойдя к плите, принялся раздувать огонь.
Потом он придвинул к кровати стул и начал внимательно, с глубоким интересом разглядывать свою находку. Существо уже почти утихло и с виду казалось много спокойнее, чем в лесу. Моуз с такой нежностью укутал его одеялом, что и сам удивился. Он призадумался над тем, какие из его припасов могут сгодиться существу в пищу; впрочем, даже если бы он и знал это, неизвестно, как бы ему удалось покормить существо, ведь у того, судя по всему, не было рта.
— Тебе не о чем беспокоиться, — вслух сказал он. — Раз уж я принес тебя в дом, все обойдется. Хоть я и не больно смыслю, как тебе помочь, но все, что мне по силам, я для тебя сделаю.
День уже клонился к вечеру, и, выглянув в окно, он увидел, что коровы, которых он недавно искал, вернулись домой сами.
— Пора мне коров доить, да еще кое-что поделать по хозяйству, сказал он существу, лежавшему на кровати. — Но я отлучусь ненадолго.
Чтобы в кухне стало теплее, Старый Моуз подбросил в плиту дров, еще раз заботливо поправил одеяло, взял ведра для молока и пошел в сарай.
Он покормил овец, свиней и лошадь и подоил коров. Собрал яйца и запер курятник. Накачал бак воды.
После этого он вернулся в дом.
Уже стемнело, и Моуз зажег стоявшую на столе керосиновую лампу, потому как был против электричества. Он даже отказался подписать контракт, когда периферийная электрическая компания проводила здесь линию, и многие соседи за это обиделись на него. Но он плевал на их обиды.
Моуз взглянул на лежавшее в постели существо. С виду оно вроде бы находилось в прежнем состоянии. Будь это больной ягненок или теленок, Моуз сразу смекнул бы, хуже ему или лучше. Но тут он был бессилен.
Он приготовил себе немудреный ужин, поел и снова задумался над тем, как покормить существо и как ему помочь. Он принес его в дом, согрел его, но пошло ли это ему на пользу? Может, следовало сделать для него что-то другое? Этого он не знал.
Моуз было подумал, не обратиться ли к кому за помощью, но от одной мысли, что придется просить о помощи, даже не зная, в чем она должна заключаться, ему стало тошно. Потом он представил себе, каково было бы ему самому, если б, измученный и больной, он очутился в неведомом далеком краю и никто не сумел бы ему помочь из-за того, что там не знали бы, что он такое.
Это заставило его наконец решиться; и он направился к телефону. Но кого ему вызывать, доктора или ветеринара? Он остановился на докторе, потому что существо находилось в доме. Если б оно лежало в сарае, он позвонил бы ветеринару.
Это была местная телефонная линия, слышимость — хуже некуда, и, поскольку Моуз был туговат на ухо, он пользовался телефоном довольно редко. Временами он говорил себе, что телефон ничуть не лучше других новшеств, которые только портят людям жизнь, и не раз грозился выбросить его. Но сейчас он был доволен, что этого не сделал.
Телефонистка соединила его с доктором Бенсоном, и оба они не очень-то хорошо слышали друг друга, но Моуз все-таки ухитрился объяснить доктору, кто звонит и что ему нужна его помощь, и доктор обещал приехать.
Облегченно вздохнув, Моуз повесил трубку и немного постоял, ничего не делая. Но вдруг его поразила мысль, что в лесу могли остаться другие такие же существа. Он понятия не имел, кто они, что здесь делают, куда держат путь, но не вызывало сомнений, что этот, на кровати, — чужестранец, прибывший из далеких мест. И разум подсказывал, что таких, как он, может быть несколько, ведь в дальней дороге одиноко, и любой человек — или любое другое живое существо — предпочтет путешествовать в компании.