Сильвия и Бруно

— Я не расплачусь! — с негодованием вмешалась Сильвия. — Мне вообще не верится, что Козёл её спел!

— Он спел! Спел всё правильно. Я сам видел, как он пел со своей длинной бородой.

— Он не мог петь со своей бородой, — возразил я, думая озадачить своего маленького приятеля. — У бороды нет голоса.

— Тогда и вы не можете ходить с корзинкой! — завопил Бруно с торжеством. — У корзинки нету ног!

Я решил, что лучше всего последовать примеру Сильвии и слушать молча. Для нас Бруно был слишком уж скор на ответ.

— И когда он пропел всю Песенку до конца, то пошёл дальше — поискать того Человека. А за ним пошёл Крокодил — ну, чтобы покусать его, понимаете? А Мышка побежала за Крокодилом.

— Крокодил, наверно, побежал, — сказала Сильвия. Затем спросила, обратившись ко мне. — Крокодилы ведь бегают, разве нет?

Я возразил, что больше подходит слово «ползают».

— Он не побежал, — сказал Бруно. — И не пополз. Он с трудом тащился, как тяжёлый чемодан. И ещё он всё время хмурил брови. А Козёл очень боялся его бровей!

— Я бы не стала бояться каких-то бровей! — воскликнула Сильвия.

— Как миленькая забоялась бы, если это такие брови, за которыми сразу начинается Крокодил! А Человек всё прыгал, прыгал и, наконец, выпрыгнул из норы.

И опять Сильвия в изумлении разинула рот: у неё даже дыхание спёрло от такого стремительного перепрыгивания с одного героя на другого.

— И он побежал оттуда, чтобы посмотреть, как поживает его Козёл. Потом он услышал хрюканье Льва...

— Львы не хрюкают, — возразила Сильвия.

— Этот хрюкал, — повторил Бруно. — А рот у него был как большущий шкаф. У него во рту было очень много места. И Лев побежал за Человеком — ну, чтобы съесть его. А Мышка побежала за Львом.

— Но Мышка уже бежала за Крокодилом, — встрял я. — Не могла же она бежать за обоими одновременно!

Бруно вздохнул, видя такую тупость своих слушателей, однако собрался с силами и терпеливо разъяснил:

— Она и побежала за обоими одновременно — они ведь бежали в одну и ту же сторону! И первым она сцапала Крокодила, поэтому не смогла сцапать Льва. И когда она сцапала Крокодила, то угадайте, что она сделала! Подсказываю: в кармане у неё были щипцы.

— Сдаюсь, — сказала Сильвия.

— Никто не сможет угадать! — очень довольно сообщил Бруно. — Она выдернула у Крокодила этот зуб!

— Какой «этот»? — отважился спросить я.

Ответ был у Бруно наготове.

— Зуб, которым Крокодил собирался укусить Козла!

— Но как же Мышка узнала, что это именно тот зуб? — возразил я. — Ей пришлось бы выдернуть у Крокодила все зубы.

Бруно весело засмеялся и принялся раскачиваться на своей веточке, припевая:

— Она — выдернула — все — зубы — у — него!

— А Крокодил прямо так и дожидался, пока у него выдернут все зубы? — спросила Сильвия.

— Пришлось подождать, — ответил Бруно.

Я задал ещё один вопрос:

— Но что стало с Человеком — тем, который сказал: «Можешь погулять здесь, пока я не вернусь»?

— Он не сказал «можешь», он сказал «будешь». Так же как и Сильвия говорит мне: «Будешь делать уроки до двенадцати часов». Я бы и сам хотел, — со вздохом добавил он, — чтобы Сильвия говорила мне: «Можешь делать уроки».

Сильвия почувствовала, что беседа принимает опасное направление. Она поспешила повернуть её назад к Сказке.

— И что стало с тем Человеком?

— Лев на него бросился. Только очень медленно, поэтому провисел в воздухе три недели...

— И всё это время Человек его ждал? — поинтересовался я.

— Конечно, нет! — ответил Бруно, съезжая вниз головой по стеблю наперстянки — очевидно, Сказка уже подошла к концу. — Он продал свой дом и упаковал вещи, пока Лев к нему летел. А потом он уехал и поселился в другом городе. Поэтому Лев съел неверного человека.

В этом, очевидно, и заключалась Мораль, поэтому Сильвия сделала последнее объявление Лягушкам:

— Сказке конец! А вот какой из неё напрашивается вывод, — тихонько добавила она мне, — лично мне это неизвестно!

Мне тоже ничего не пришло в голову, поэтому я смолчал; но Лягушки выглядели вполне удовлетворёнными с Моралью или без Морали, и заверещали хриплым хором: «Кватит! Кватит!» — поскорее упрыгивая прочь.

ГЛАВА XXV. Привет тебе, Восток!

— Сегодня ровно неделя, — сказал я Артуру три дня спустя, — как мы узнали о помолвке леди Мюриел. Полагаю, что мне-то, во всяком случае, следует зайти и поздравить их. Со мной не сходишь?

На его лице промелькнуло страдальческое выражение.

— Когда ты думаешь покидать нас? — спросил он.

— В понедельник, первым поездом.

— Хорошо, я схожу с тобой. Странно бы это выглядело и не по-дружески, если бы я с тобой не пошёл. Но сегодня всего лишь пятница. Завтра, завтра вечером. А я тем временем оправлюсь.

Прикрыв глаза рукой, словно устыдясь появившихся в их уголках слёз, он протянул другую руку мне. Я схватил её, она дрожала. Я попытался сочинить пару фраз сочувствия, но они выходили холодными и жалкими, поэтому я смолчал.

— Спокойной ночи, — только и сказал я напоследок.

— Спокойной ночи, мой друг! — ответил он. В его голосе преобладала решительность, убедившая меня, что он противостал — и вышел победителем — великой скорби, едва его не уничтожившей, и что с этой ступени своего опустошённого существования он непременно воспрянет к чему-то высшему!

Когда в субботу вечером мы отправились в Усадьбу, я утешался мыслью о том, что уж хоть Эрика-то мы не встретим, поскольку на следующий день после объявления о помолвке он вернулся в город. Его присутствие могло бы нарушить то почти неестественное спокойствие, с которым Артур предстал перед владычицей своего сердца и пробормотал несколько приличествующих случаю слов.

Леди Мюриел буквально светилась счастьем; печаль не могла обитать в сиянии такой улыбки, и даже Артур просветлел под лучами её взгляда, а когда она произнесла: «Смотрите, я поливаю цветы, хотя сегодня и суббота», — его голос тоже зазвенел весельем почти как встарь, когда он отвечал ей:

— Даже в субботу разрешается проявлять милосердие [81]. Но уже не суббота. Суббота закончила своё существование [82].

— Я знаю, что уже не суббота, — сказала леди Мюриел. — Но ведь именно воскресенье зовётся «христианской субботой»!

— Я полагаю, оно зовётся так из уважения к духу иудейского установления, согласно которому один день из семи должен быть днём отдыха. Но считаю, что христиане освобождены от буквального соблюдения Четвёртой заповеди.

— Тогда какие у нас основания наблюдать воскресенья?

— Ну, во-первых, седьмой день по нашим понятиям «освящён» тем, что Бог отдыхал в этот день от труда Творения. Это пример нам, кто верует. Кроме того, «Господень день» — это христианское установление. А уже это обязывает нас как христиан.

— Каковы же ваши рекомендации?

— Во-первых, поскольку мы веруем, то обязаны чтить святость этого дня и, насколько возможно, делать его днём отдыха. Во-вторых, нам, как христианам, следует посещать в этот день церковь.

— А как насчёт развлечений?

— Я бы ответил, что, независимо от рода деятельности, если что-либо безвредно в любой день недели, то оно безвредно и в воскресенье, при условии не мешать выполнению насущных обязанностей.

— Так вы позволили бы детям играть в воскресенье?

— Конечно, позволил бы. С какой стати заставлять их беспокойные натуры скучать в какой-либо день недели?

— У меня где-то есть письмо, — сказала леди Мюриел, — от одной моей давней подруги. В нём она описывает, как она, будучи ребёнком, обычно проводила воскресные дни. Сейчас найду.

— Я слышал нечто похожее несколько лет назад, — сказал Артур, когда леди Мюриел вышла. — Мне маленькая девочка рассказывала. Воистину трогательно было слышать её меланхолический голос, когда она жаловалась: «По воскресеньям я не должна была играть со своей куклой! Мне нельзя было бегать в дюнах! Мне запрещалось играть в саду!» Бедный ребёнок! Она имела полное право ненавидеть воскресенья!

81

Основание — разъяснение Иисуса в Евангелии от Матфея, гл. 12, ст. 12, из которого следует вывод: «Можно в субботы делать добро».

82

Артур намекает на то, что коль скоро леди Мюриел в шутку принимает точку зрения иудаизма на субботу как на такой день, в который не следует заниматься чем бы то ни было, то логично будет придерживаться иудейского же представления, что новый день, то есть новые сутки, начинаются сразу после захода солнца.