Сильвия и Бруно

Нет, здесь молящиеся именно молились, отрывки Писания читались, и, что всего сильнее восхищало, проповедь произносилась; я обнаружил даже, что, покидая церковь, повторяю слова Иакова — когда он «пробудился от сна»: «„Истинно Господь присутствует на месте сем! Это не иное что, как дом Божий, это врата небесные“ [58]».

— Так оно и есть, — сказал Артур в ответ, несомненно, на мои мысли, — все эти «высокие» службы (службы по высокому обряду) быстро становятся чистейшим формализмом. Люди всё больше начинают относиться к ним как к «спектаклям», на которых они только «присутствуют» во французском смысле. А для маленьких мальчиков это особенно вредно. Им бы поменьше изображать из себя эльфов, как на рождественском представлении. Все эти маскарадные костюмы, театральные выходы и уходы, всегда всё en evidence [59]... Не диво, что их снедает тщеславие, маленьких крикливых шутов!

Проходя на обратном пути Усадьбу, мы завидели графа и леди Мюриел, которые вышли посидеть в саду. Эрика с ними не было — он отправился на прогулку.

Мы подошли к ним и завели беседу; она быстро свернула на проповедь, которую мы давеча прослушали, её темой был «эгоизм».

— Какое изменение претерпели наши кафедры, — заметил Артур, — с тех пор как Пейли [60] дал своё в высшей степени эгоистическое определение добродетели: «Делать добро человечеству, повинуясь воле Господа и ради вечного блаженства».

Леди Мюриел вопросительно взглянула на него, но, как мне показалось, она давно интуитивно поняла то, что я постиг лишь по прошествии долгих лет опыта — если хочешь ухватить смысл самых затаённых Артуровых дум, не следует ни поддакивать, ни переспрашивать, но просто слушать.

— В его время, — продолжал Артур, — людские души захлестнула мощная волна эгоизма. Правда и Неправда как-то незаметно превратились в Прибыль и Убыток, а Религия сделалась родом коммерческой сделки. И мы должны радоваться, что наши проповедники всё же приобретают более высокие понятия о жизни.

— Но не почерпывают ли они снова и снова такие взгляды из Библии? — отважился спросить я.

— Не из Библии как целого, — ответил Артур. — Несомненно, что в Ветхом Завете награды и наказания неизменно рассматриваются в качестве мотивов для поступков. Это наилучшая тактика по отношению к детям, а израильтяне, похоже, в умственном плане были совершенные дети. Мы ведь тоже поначалу руководим нашими детьми, но мы как можно раньше начинаем обращаться к их врождённому чувству Правды и Неправды, и когда эта фаза благополучно пройдена, мы обращаемся к высочайшему мотиву из всех — желанию приблизиться и соединиться с Высшим Благом. Я думаю, вы поймёте, что именно в этом и заключается учение Библии как целого, начиная со слов «чтобы продлились дни твои на земле» [61], и кончая словами «будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» [62].

Некоторое время мы молчали, затем Артур продолжал в ином ключе.

— А теперь взгляните на церковные гимны. Насколько они все заражены эгоизмом! Не много можно найти столь же убогих образчиков людского творчества, как некоторые современные гимны.

Я процитировал строфу

— Вот именно, — мрачно отозвался Артур. — Типичное стихотворение. Этим же была пропитана последняя проповедь на тему милостыни, которую я слышал. Приведя много толковых доводов в пользу милостыни, священник закончил словами: «И за все ваши деяния вам воздастся сторицей!» Низменнийший из мотивов, который только можно предложить людям, знающим, что такое самопожертвование, и могущим оценить великодушие и героизм! Толковать о Первородном Грехе! — продолжал он с умножающейся горечью. — Можно ли представить себе более сильное доказательство Первородного Блага, которое несомненно присутствует в нашем народе, чем тот факт, что Религия вот уже сотню лет преподносится нам как коммерческая спекуляция, и тем не менее мы всё ещё верим в Бога?

— Долго это не продлилось бы, — задумчиво проговорила леди Мюриел, — если бы Оппозиция не оказалась практически безгласной — находясь, как говорят французы, в пределах la cloture [63]. Ведь в любом лекционном зале или в компании нас, мирян, такое учение очень скоро освистали бы.

— Верю, что так, — сказал Артур, — и хотя я и не желаю видеть «ссоры в церкви» узаконенными, должен сказать, что наши священнослужители наслаждаются воистину огромными привилегиями — которые они едва ли заслужили и которыми они ужасно злоупотребляют. Мы предоставляем такому человеку кафедру и фактически говорим ему: «Можешь стоять здесь и проповедовать нам целых полчаса. Мы ни словом тебя не перебьём. Выскажи всё, что сочтёшь нужным!» И что же мы получаем от него взамен? Пустую болтовню, которая, будучи адресована вам за обеденным столом, заставит вас возмутиться: «Он что, за дурака меня считает?»

Возвращение Эрика с прогулки остановило прилив Артурова красноречия, и, поговорив минуту-другую на более светские темы, мы стали прощаться. Леди Мюриел проводила нас до ворот.

— Вы так много рассказали мне, о чём стоит подумать, — с чувством произнесла она, подавая Артуру свою руку. — Я так рада, что вы приходили! — И от её слов бледное измождённое лицо моего друга засветилось радостью.

А во вторник, когда Артур казался не расположенным побродить подольше даже со мной, я предпринял дальнюю прогулку в одиночестве, но предварительно взял с него слово, что он не станет торчать над книгами весь день, а лучше встретит меня близ Усадьбы, когда подойдёт время чаепития. На обратном пути я проходил станцию и как раз заметил приближающийся дневной поезд, поэтому сбежал по лестнице на перрон, чтобы поглазеть на приезжих. Никто из них не вызвал у меня особого интереса, и когда поезд опустел, а платформа очистилась, я обнаружил, что надо бы поспешить, если я желаю попасть в Усадьбу к пяти.

Когда я дошёл до конца платформы, с которого в верхний мир вела крутая лестница с неравномерно устроенными деревянными ступенями, я заметил двух приезжих, очевидно, только что сошедших с поезда, но которые каким-то чудным образом совершенно ускользнули ранее от моего взгляда, хотя пассажиров было совсем немного. Это были молодая женщина и девочка-ребёнок; первая, насколько можно было определить по её виду, являлась няней, а может и гувернанткой, присматривающей за девочкой, чьё милое личико даже ещё более чем её наряд, указывало на особу более высокого класса, чем взрослая спутница.

Лицо девочки было милым, но в то же время имело утомлённый и печальный вид, оно рассказывало повесть (по крайней мере, я читал её) многих болезней и страданий, перенесённых терпеливо и безропотно. При ходьбе девочка опиралась на небольшой костылик; теперь она, правда, стояла, грустно глядя вверх на высокую лестницу — словно бы собиралась с духом, чтобы начать трудный подъём.

Бывают в жизни такие мгновения, когда вдруг человек начинает что-то говорить — и бывают мгновения, когда вдруг человек начинает что-то делать — совершенно машинально, как рефлекторное действие, по выражению физиологов (которые имеют в виду, надо думать, как раз действие без рефлексии, наподобие того как слово «лысый» некоторые производят от указания на факт, что данная голова лишена «леса»). Так, мы зажмуриваемся при малейшей опасности, что в глаз что-то влетит, и так же мы говорим: «Давайте поднесу ребёнка по лестнице». Произошло нечто похожее: не то чтобы сначала мне в голову пришла мысль предложить помощь, а уж потом я высказался, нет, первым толчком к оказанию помощи был звук моего собственного голоса, а также осознание того, что я уже попросился помогать. Спутница девочки замерла, с сомнением переводя взгляд со своей питомицы на мою персону и назад на ребёнка.

58

Бытие, гл. 28, ст. 16 и 17.

59

на виду (франц.).

60

Уильям Пейли (1743—1805) — английский теолог, предтеча так называемого утилитаризма, ставшего широко популярным в Англии в девятнадцатом веке благодаря сочинениям Бентама. Утилитаризм собственно есть теория полезности моральных норм; иными словами, он трактует пользу как основу нравственности и критерий различения добра и зла. Осуждение цитированного положения Пейли (из главы XXXI его «Принципов моральной и политической философии») резко выделяет Кэрролла из ряда мыслителей и морализаторов викторианской эпохи. Даже знаменитый и свободомыслящий Уильям Хэзлитт писал в «Застольных беседах»: «Едва ли не единственное безыскусственное и смелое суждение, которое можно найти в „Моральной философии“ Пейли… таково: подавая милостыню обыкновенным нищим, нужно думать не столько об их пользе, сколько об ущербе, понесённом теми, кто им в милосердии отказал» (Хэзлитт У. Застольные беседы. М., «Наука», «Ладомир». С. 441. Пер. М. В, Куренной).

61

Исход, гл. 20, ст. 12. Фрагмент одной из Десяти заповедей («Почитай отца твоего и мать...»), данных Моисею на горе Синай впервые представшим перед ним Богом «в третий месяц по исходе сынов Израиля из земли Египетской».

62

Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 48. Из первой изложенной в Евангелии проповеди Иисуса перед учениками (Нагорной).

63

монастырской ограды (франц.).