Фреска

Поезд подошел к перрону, до отправления оставалось пять минут. Аннушка побежала вперед, Анжу буркнул старухе, чтобы цеплялась за его бекешу, руки он ей дать не может, потому как надо тащить чемоданы.

– Ногами-то, ногами шибче перебирайте! – ворчал он, и Дечи старательно семенила за ним, ухватившись за край бекеши. Старуха и понятия не имела, кто этот просто-:; люпин, но на похоронах и после она все время видела его рядом с Аннушкой, а потому прониклась к Анжу доверием. Аннушка вскочила на ступеньки вагона-ресторана, Анжу подал ей оба чемодана и подсадил старуху. У Дечи зарябило в глазах от сверкания зеркал в фужеров.

– Закажи ужин! – распорядилась Аннушка. – И на меня закажи. – Сама Аннушка сошла на перрон, к Анжу. По ресторану из конца в конец сновали пассажиры, перед Дечи остановился официант. Старуха извлекла из сумочки очки. Ей подали меню – меню было на двух языках, а тарелка прогрета, по краю тарелки шел узор в мелкий цветочек.

– Желаете заказать что-либо из напитков? – последовал очередной вопрос, и тут Дечи вспомнилось, как в фиумейском экспрессе однажды они с Оскаром пили вермут «за начало путешествия». Дечи заказала рюмку вермута и омлет с грибами. Ужин для Аннушки она заказать забыла.

– Еще есть время, ты можешь со мной уехать! – сказала Аннушка. На этот раз Анжу не высмеял ее, он только покачал головой. Они стояли на перроне у ступенек вагона; все, кому надо было ехать, успели рассесться по вагонам, людская толчея и суматоха стихли, в почтовый вагон забрасывали мешки с почтой, потом железнодорожник с фонарем в руках прошел мимо них. – Помашите мне на прощание! – сказал Анжу, и Аннушка принялась искать в сумочке носовой платок, но не нашла. Наконец платок отыскался в кармане плаща, и там же, в кармане, Аннушка случайно нащупала сверточек, что сунула ей Рози, когда они уходили. При этом Рози и говорила ей что-то, но Аннушка не разобрала; она подумала, что это, должно быть, хворост; Рози, наверное, вспомнила, что хворост был любимым лакомством Аннушки. Сейчас она на ощупь определила, что это не печенье, а какой-то продолговатый и твердый предмет. Она развернула газетную обертку. Оба – и Аннушка, и Анжу – одновременно узнали ложечку. Анжу буркнул что-то, и Аннушка поняла, что он бранится, только не могла взять в толк, почему. «Воровкой заделалась, – сказал прежний Михай Йоо прежней Розе Арато. – Выходит, на старости лет ты воровкой заделалась?» «Ты должна еще раз увидеть их, – шептал Адам позапрошлой ночью, – тогда ты перестанешь их бояться!» Аннушка сжимала в кулаке серебряную ложечку; а когда подняла взгляд, то за зданием вокзала, далеко-далеко увидела подсвеченные часы на тарбайской колокольне. Анжу поднялся на вагонную ступеньку, теперь его голова оказалась вровень с ее лицом. Анжу поцеловал ее, Аннушка прижалась к его руке.

– Поезжай с богом, дочка! – сказал Анжу, и Аннушка, пораженная, уставилась на него: никогда прежде он не говорил ей «ты». Поезд медленно тронулся, Анжу пошел возле вагона, ступая широким, размашистым шагом.

– Храни тебя господь! – крикнула Аннушка, и Анжу замахал ей шляпой. Как, бишь, он наказал ей? «Помашите мне на прощанье». Опять этот злосчастный платок куда-то задевался. Мимо проносились окраины города, низкие домишки, в окнах светились лампы. В отдалении можно было разглядеть здание вокзала и даже силуэт Анжу – неподвижную, все уменьшающуюся фигуру. «Анжу, Анжу, отец мой!» Аннушка замахала черным платком – тем, что Анжу велел повязаться ей во время похорон, и когда взмахнула, то выронила ложечку; ложечка упала и покатилась по гравию железнодорожной насыпи. Аннушка и не заметила этого, она все махала и махала платком, пока вдали не стал виден один лишь станционный фонарь.

Послесловие

Творчество Магды Сабо

Среди самых популярных, самых читаемых писателей сегодняшней Венгрии Магде Сабо принадлежит одно из почетных мест Она вошла в венгерскую литературу ярко, стремительно, с самостоятельной творческой манерой, тотчас приковавшей к себе заинтересованное внимание читателей и критики. В поворотный для Магды Сабо 1958 год вышли на печати сразу четыре ее произведения: романы «Фреска» и «Скажите Жофике…», сборник стихотворений «Шорохи», стихотворная сказка «Барашек Болдижар», а также книжка-картинка для самых маленьких «Кто где живет». В следующем году на прилавках книжных магазинов появляются роман «Лань» и повесть для детей «Голубой остров», имя Магды Сабо мелькает на рекламных щитах кинотеатров – идет поставленный но ее сценарию фильм «Красные чернила». В этом же году она – лауреат премии имени Аттилы Йожефа, а в Издательстве художественной литературы тем временем уже читаются корректуры ее нового романа «Праздник убоя свиньи», в театре имени Йокаи идут репетиции ее первой драмы «Укус змеи».

Жизнь – не сказка. «Вдруг, откуда ни возьмись…» не начинают бить даже источники творчества. Имело свою предысторию и бурное вступление в литературу Магды Сабо. Ибо в действительности оно было вторым. Первое же состоялось вскоре после войны, когда молодая учительница-филолог, в 1940 году окончившая университет по венгерско-латинскому отделению, опубликовала две книжечки стихов. Ей, выросшей в Дебрецене и там же, а потом в другом, и вовсе провинциальном, городке Ходмезёвашархейе начавшей учительствовать в годы войны, очень мало было известно о причинах и сути происходивших в мире катаклизмов, но ужас войны, бомбежек, рушащихся городов и гибнущих людей пронизал ее насквозь, надолго парализовал мысли и чувства, убил – в то время ей думалось: навсегда – способность радоваться жизни. Трагизм, окутавший душу поэтессы и сильно, с болью отразившийся в ее мерных стихотворных опытах, подвергся позднее суровой – быть может, чрезмерно суровой – критике. В 1949 году Магде Сабо, работавшей с апреля 1945 года в министерстве просвещения, пришлось оставить свою должность и вновь вернуться к преподавательскому – на счастье, действительно горячо любимому – труду, которому она и отдалась с присущей ей увлеченностью. Десять лет (1949–1959 гг.) Магда Сабо учила детей (теперь ужо в Будапеште) родному языку и литературе, иногда сама писала для них сказки, будя в своих учениках фантазию, обдуманно расширяя словарный запас, кругозор.

«У меня было тогда много свободного времени», – с улыбкой скажет она много лет спустя, в интервью, объясняя, как вновь, еще не думая печататься, ощутила настоятельную потребность писать. Не времени было у нее много – очень велик был творческий потенциал, а каждый день жизни среди людей, в бурно меняющей свой облик стране, прибавлял опыта, понимания – стремления высказать, художественно оформить постигнутое. Еще писались стихи, но они уже шли скорее по периферии творческих интересов Магды Сабо, главный же накопленный материал, усложнившееся миропонимание, многоголосие звучания жизни потребовали для себя иных форм. И Магда Сабо обратилась к прозе.

Несколько лет копились на ее письменном столе наброски, заготовки, подробно разработанные планы первых романов («Фреска», попавшая к читателям прежде других, существовала уже в 1953 г.), и постепенно становилась явной органическая особенность писательского человековидения Магды Сабо, ее своеобразный дар прозревать строй души как бы в разрезе, одновременно во всех ее главных временных напластованиях, способность, высвечивая деталь, не отрывать ее от целого – от всей совокупности внутренних импульсов и внешних воздействий, из которых складывается та или иная нравственная индивидуальность.

В сущности, это тот самый принцип, что лежит в основе самосознания человека вообще: человеку свойственно ощущать свое «я» как реальную данность не только в сиюминутном времени и соответствующем ему пространстве, но и во всей протяженности – и пространственной расположенности – вобранного его существованием времени. Разумеется, в практической жизни этот принцип применяется чаще всего безотчетно, переносится жо с себя, экстраполируется на других людей и вовсе редко и неглубоко. Однако литература – особенно литература XX века с ее повышенным ощущением неповторимой сложности человеческой личности, неделимости на временные участки и доли (достаточно упомянуть здесь только Марселя Пруста и Томаса Манна) – угадала в ном возможность нового, синтетического, симультанно-многопланового, иными словами, более достоверного постижения человека.