Пилат

После обеда Антал едва понимал, что говорит ученикам. Он знал, Деккер в конце дня должен еще заглянуть в свое отделение, проведать тяжелых больных, значит, поймать его можно, хотя бы в вестибюле. Антал буквально считал минуты до встречи с профессором, чтобы узнать, верно ли он уловил связь между Изабеллой Сёч, Винце Сёчем и нынешним разговором на кладбище. «Не бойся, ты не будешь одна, девушка-солдат, — думал Антал. — Если попадешь к нам, рядом будет Деккер и, хочешь верь, хочешь не верь, рядом буду я, не только ради твоего отца, но и ради тебя самой, ради твоих удлиненных глаз, а еще ради той странной, исходящей от тебя силы, которая так непривычна для молодой женщины».

Вечером Деккер, не дожидаясь расспросов, сам сообщил, что завтра идет к ректору просить за дочь бывшего своего однокашника, которую господа из деканата не допускают на факультет, наверняка боятся заразы, что ж, их можно понять, ведь у нее отец — честный человек, так зачем его дочери диплом?

— Пусть только попробуют не принять, — сказал Деккер, со стуком ставя кофейную чашку рядом с фарфоровым слоником. Деккер терпеть не мог привычку держать на столе человеческий череп; бывало, зайдя к кому-нибудь из коллег, он брал череп в руки и долго нюхал его, словно проверяя, свежий ли он, — чем повергал владельца в сильное замешательство. Антал знал: если профессор что-то сказал, будет так, как он хочет; шел 1941 год, война оплела страну прочной сетью, и, хотя для демагогов и крикунов это были поистине золотые времена, однако коллеги, все без исключения, немного побаивались Деккера, который, отправляясь на торжественные сборы, надевал свою шапочку доминуса задом наперед, а в дни самых больших германских побед напевал: «В пропасть нация идет, как в поле сноп, рассыпался народ»[19]; когда же ректор с суровым видом спросил его, что все это значит, Деккер ответствовал не моргнув глазом: подумаешь, выпить нельзя. Весь город знал, что Деккер пьет только молоко да фруктовый сок: студентом он несколько лет провел в Скандинавии, и тамошние друзья приучили его с отвращением относиться к алкоголю.

Через две недели Антал вновь увидел Изу: в коротком пальто, в том самом, что было на ней на кладбище, она поднималась по лестнице, держа под мышкой старый, потертый портфель. Антал пошел вслед за ней в канцелярию, дождался, пока она заполнит анкету и внесет плату за обучение; никакой скидки она не получила. У него сердце сжалось, когда он увидел, как она отсчитывает сто четыре пенгё и вступительный взнос. Винце Сёч ведь сидит без работы, каждый год он приносил по двенадцать пенгё на книги. Что им пришлось продать, чтобы собрать эти сто четыре пенгё? Или они целый месяц не будут есть, а зимой не будут топить?

Когда она поднялась, он пошел следом и в коридоре заговорил с ней.

— Привет, новенькая, — сказал он. — Я к вашему курсу приставлен нянькой. Поздоровайся с дядей и скажи свое имя.

Иза смерила его взглядом с головы до ног и не ответила. Взглянув на доску с указателями возле лестничной клетки, она двинулась к аудиториям медицинского факультета. Антал шел рядом, но Иза делала вид, будто не замечает его. Прозвенел звонок на перерыв, двери аудиторий распахнулись, второкурсники выходили с лекций по теории, Антал увидел Уллу Деак, та подмигнула ему. Антал ощутил неприязнь, увидев в сонных ее глазах претензию на особые отношения между ними — претензию, которая опиралась на воспоминания минувшего лета; он едва кивнул в ответ. Иза шла вперед, посматривая на двери и читая имена профессоров. И остановилась перед кабинетом Деккера.

Антал стоял у нее за спиной. Деккера еще не было, он читал лекцию в двадцать шестой, в большой аудитории, дверь там была еще закрыта. Увлекшись, Деккер не обращал внимания на звонок и продолжал объяснять, пока шум в коридоре не напоминал ему, что пора закругляться.

Иза постучала; Антал вынул из кармана ключ Деккера. У него был свободный вход сюда, он приводил в порядок записи Деккера. Он распахнул перед Изой дверь.

— Прошу.

Та стояла, глядя в пол, словно пытаясь уловить скрытый смысл узора мозаичной плитки. Антал захлопнул дверь и подошел к ней вплотную, их разделяло каких-нибудь пять сантиметров, но ледяное достоинство, исходившее от Изы, было прочнее каменной стены в метр толщиной. Годы спустя, да и позже, когда Иза уже не была его женой, Антал знал, что полюбил ее с первого дня и готов был на все, чтобы быть с ней.

Наконец пришел Деккер. Открыв перед Изой дверь, он и Антала пригласил войти. Глаза Изы дрогнули, она с холодной вежливостью кивнула ему, но руки не подала.

— Антал во всем будет вам помогать. Слушайтесь его советов и учитесь у него. Не надо благодарить, ступайте на занятия.

Он закурил и, окутанный дымом, бросил вслед — эта фраза относилась уже только к Анталу.

— Смотри за ней, парень!

Они вышли; любая другая девушка в этой ситуации, по крайней мере, улыбнулась бы Анталу. Иза оставалась чужой и серьезной. Антал не мог придумать, что бы такое у нее спросить; с ней невозможно было разговаривать.

Они прошли мимо туалета; за приоткрытой дверью мелькнуло лицо Уллы. Она оценила взглядом старое пальтишко Изы, ее портфель — но радости в ее глазах не прибавилось: Улла тоже заметила необычный разрез глаз Изы, ее светлые губы и ту напряженную, нервную готовность, с которой та шла за Анталом. Стучали каблуки по каменному полу, аудитории опустели, зато буфет был полон. Антал знал, у этой девушки наверняка нет денег; знал он и то, что тщетно будет приглашать ее поесть, она откажется. Ему было ужасно досадно, и в то же время он был горд за Изу.

Перед большой аудиторией им пришлось остановиться. Синее печатное расписание в руках Изы раскрылось на странице для первокурсников; Иза собралась идти на лекцию, она была спокойна и уверенна, словно в этих самых стенах закончила школу и не в первый раз пришла на занятия. До звонка оставалось минуты две. Губы у Изы дрогнули. Сейчас она попрощается и закроет за собой дверь.

— Я знаю вашего отца, — быстро сказал Антал.

Холодное лицо медленно повернулось к нему. Молодой солдат, оказывается, умел улыбаться, как девушка.

— Много лет подряд он покупал мне книги на рождество. Вы знаете об этом?

Девушка отрицательно качнула головой. Левая рука ее лежала на горле, словно она не уверена была в себе, словно боялась сказать нечто такое, о чем разумнее было бы промолчать.

— Он каждый год приносил в школу двенадцать пенгё, с шестого класса директор отдавал их мне. Он не говорил об этом?

Девушка лишь глазами ответила: нет.

— Однажды я увидел его. Тогда он был моложе, проворнее. Помню, бежит меж сугробами через площадь Донатора, будто боится, что кто-то его остановит и примется благодарить.

Лицо юного солдата стало мягким, на нем появились детские черточки.

— Каждый месяц мать давала ему три пенгё на расходы, — сказала дочь Винце Сёча. — Одно пенгё он отдавал мне, одно тратил на газеты, по воскресеньям он очень любил читать газеты. А третье не знаю, куда девал. Значит, он для тебя их копил?

Теперь и она обращалась к нему на «ты», естественно, словно к брату.

— Пошли! — сказал Антал.

Зачислили ее лишь с сегодняшнего дня, все равно она много занятий пропустила, ничего не случится, если начнет слушать лекции с обеда. А пока они сходят в буфет, выпьют кофе, покурят, поедят чего-нибудь, потом побродят в парке. Только на физику стоит пойти, с двенадцати до часу, и на сегодня будет достаточно. Он пойдет с ней. Везде будет с ней. И в анатомичку ее в первый раз отведет.

Иза убрала расписание в портфель и послушно зашагала рядом с ним, высокая, чуть-чуть, может быть, даже выше Антала. Она ничем не покрывала волос — волосы у нее были каштановые, как-то по-школьному, по-детски каштановые, без всякого золотистого блеска — как на картине в стиле бидермейер.

Они ели пирожное; Иза попросила содовой и пила зажмурившись, с видимым наслаждением, словно какой-нибудь благородный напиток. От сигареты она отказалась, зато согласилась на шоколадную палочку и грызла ее, пока они шли в парк.

19

Строки из стихотворения венгерского поэта Михая Томпы (1817–1868) «К аисту». Перевод В. Левика.