Страница 2 из 31
и хрупкие мизинцы;
и коварные жгутиконосцы;
и, наконец, шустрые мегагерцы!
Много их было, а ведь всех многоборцы при новом вожде примяли, примучили, принудили. Потому что князь Жупел первым придумал военные хитрости:
нападать без объявления брани, жечь дома и целые города вместе с обитателями, резать сонного врага на ночлеге… «Гляди–ка, так и вправду ловчее воевать!» – радовались поначалу многоборцы. Они думали, что это какое–то новое колдовство. А потом стали тяготиться и сомневаться в содеянном.
Но Жупел уже не больно в них нуждался – было на что нанять пришлых бойцов, и они не замедлили явиться со всех концов света. Послужить у Кипучей Серы считалось даже за доблесть. Он стал уже поговаривать о дальних походах – в Наглию, в Бонжурию, в Неспанию, в Дискобар, а там, глядишь, и в Кромешные Страны…
Но сперва он решил жениться. Супругу же взял не в подчиненных землях, а в заморском Грильбаре сосватал дочь старого царя Барбоза – прекрасную Апсурду. То есть это она сама звала себя прекрасной, потому что никто не решался сказать ей всю правду про ее рябое личико. Апсурда приловчилась травить ядом непочтительных, даже и ближнюю родню. Князь Жупел на всякий случай ел из ее тарелки и пил из ее кубка – и то, бывало, живот прихватывало. До чего дошло – даже зеркала боялись отразить ее в подлинном виде, угодливо изгибались и лепили, как могли, красавицу. А когда стала она мужней женой, Жупел сообразил, что рога у него на голове выросли как бы в задаток…
Но все равно они жили вроде голубков. Апсурда как раз и придумала наречь самую большую многоборскую деревню Столенградом – как будто у других князей города не стольные!
Дружину князь принужден был уважать и пировать с ней за одним столом. Стол был длинный – иные из княжеских доброхотов уверяли, что три версты. Три не три, но челядь валилась с ног, обнося богатырей питьем и едой.
Что уж в этот день праздновал князь Жупел – установить не получится. Убили, поди, кого–нибудь – вот и праздник. Обычное застолье, сытое и пьяное, с песнями про князя и плясками про княгиню, с прочими развлечениями.
Одно развлечение было самое главное и любимое. Его уже давно придумал княжеский старший похабник Фуфлей, и Жупел Кипучая Сера весьма одобрил, а уж как княгинюшка радовалась! А ведь проста была забава, немудряща, проще игры в стукалку. И тратиться на нее не надо было.
Вот она вся: одному из дружинников вместо полагающейся серебряной ложки подавалась деревянная.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Есть с дерева считалось превеликим оскорблением для того, кто привык иметь дело с железом и железом же добывать золото. Оскорбленному оставалось в поединке отвоевать серебряную ложку у кого–нибудь из товарищей, либо наложить на себя руки от сраму, либо…
Князь довольно улыбался и старался разглядеть обиженного подслеповатыми глазами сквозь изумрудную линзу. Линза эта в свое время принадлежала самому царю Навуходоносору, и вавилонский затейник завещал ее тому, кто превзойдет его в пороках и злодействах. Награда сквозь века нашла достойного без всяких затруднений.
Вот и липовая ложка нашла молодого Жихаря.
«Поделом», – шептались иные, а многие боялись, что детина вызовет на бой именно его. А если не выберет, стерпит, то из дружинников пойдет прямо в позорные подметалы…
Княгиня тоже улыбалась. На случай, если богатырь проглотит оскорбление и воспользуется ложкой, она ее три дня вымачивала в яде семибатюшной гадюки.
Жихарь неуклюже поднялся с лавки на своем дальнем конце. У него еще борода как следует не выросла. Детина взял ложку двумя пальцами и оглядел самым внимательным образом. Потом наклонился и достал из–за голенища другую ложку – тяжелую, золотую, почти с ковшик – и показал ее всему собранию, подняв за стебель. По стеблю вились причудливые узоры, на черпале были вырезаны колдовские руны. Принадлежать сопляку такая чудесная ложка не могла, наверняка где–нибудь взял в бою, а скорее всего – украл, но не то беда, что украл, а то, что осмелился не подарить владыке своему.
– Вот чем добрые–то люди хлебают! – провозгласил Жихарь. Князь рассмотрел золотую ложку и позеленел, как его изумруд: ложка была побогаче княжеской, да Жупел и не поднял бы такую. – А деревянной – сам жри! – крикнул Жихарь и метнул липовое орудие через весь стол.
Стол был, конечно, не три версты. Легкая ложка не пролетела бы такую долгую меру. А тут Жихаревых сил хватило в самый раз.
Ядовитая деревяшка, гудя и завывая в воздухе, пролетела над братинами с вином, над жареными лебедями и печеными поросятами, над могучими осетрами и палевой стерлядью, над горами черной икры, над заморскими бананами и родной квашеной капустой, над великанскими пышными пирогами двадцати двух видов и родов, над мисками с моченой брусникой, над редькою в меду, над варенными в пиве раками, над студнем говяжьим, над студнем свиным, над студнем куриным (длинный, длинный был стол, чего уж там!), над жареной бараниной с гречневой кашей, над карасями в сметане, над отварными телячьими ножками, над гусями, затаившими в себе яблоки, над киселем из пареной калины, над стогами зеленого лука, над печатными пряниками, над кашей из сладкого сорочинского пшена, над солеными огурцами, чей рассол дожидался завтрашнего утра, над щами, борщами и ухой, над вареными языками, над томленой печенкой…
Но тут стол все–таки кончился и начался грозный князь Жупел Кипучая Сера.
Летящий снаряд угодил ему черпалом прямо в лоб.
Эх, зря пожалел богатырь метнуть золотую ложку, та наверняка сумела бы развалить Жупелу голову, а дружинники хвастались бы потом, что на столе у них сегодня были княжьи мозги.
Лоб у князя был хоть и невысокий, но очень твердый, и липа не сдюжила, раскололась как раз на две половинки. Обе они были немедленно похищены на память ближайшими сподвижниками Жупела. Князь в это время потерял сознание.
Жихарь недобро оглядел приостановившийся пир, сел обратно на лавку и в наступившей тишине принялся золотой ложкой шумно хлебать тройную уху.
Первыми, на свою голову, опомнились особые ненавистники Жихаря – Заломай и Завид. Они вскочили и затеяли крутить товарищу руки, причем Завид больше старался насчет золотой диковины. Зато ему и досталось больше, чем напарнику: улетел без памяти в угол и пропустил всю гулянку.
К чести дружины надо сказать, что большая и лучшая ее часть в пленении преступника пока не участвовала, но желающих все равно хватило. Щедро обливаясь кровью и метко плюясь друг в друга выбитыми зубами, верные соратники все же совладали свалить Жихаря под лавку и этой же самой лавкой придавить к полу. Сверху на лавку уселись человек пятнадцать, и на рожах их тотчас же выразилась законная гордость.
Жихарь чуть полежал, собрался с силами, подтянул ладони к груди и выжал над собой лавку со всеми устроившимися. Потом подтянул и ноги (драгоценная ложка была уже за голенищем), страшно крякнул и, напрягая спину, вскочил, продолжая удерживать лавку. Мало того, он вытолкнул ее над головой и стал, перелагая из руки в руку, раскручивать. Как заведено по законам природы, сперва полетели крайние, а потом и все остальные. Двое последних устремились вместе с лавкой над застольем в сторону все того же князя, но не долетели, грохнулись, поломав и столешницу, и не уберегшегося жареного осетра.
Князь очнулся и встал. Его и без того лишаистое лицо все пошло красными пятнами – то ли от гнева и стыда, то ли от яда, пропитавшего липовую ложку.
Снова залегла тишина.
– Кто сказал «позор Многоборья»? – прошипел Жупел.
Вслух, конечно, никто этого не говорил, но, когда много людей думают враз одно и то же, получается все равно что вслух.