Страница 18 из 20
Сколь непрочна жизнь человека! Ее подстерегают и силки для птиц
В деревне готовились к зиме: запасали тростник и валежник, пока еще не начал сыпать снег; сооружали плетни, чтобы спастись от снежных заносов; наглухо закрывали окна, что выходят на северную сторону… отовсюду доносились звуки ударов — выколачивали одежду.
Стараясь удалиться от этой суеты, Гэнгобэй вышел из деревни и углубился в лес, багряный от осенних листьев клена, и здесь увидел юношу лет пятнадцати. Семнадцати ему нельзя было дать. Юноша расставлял силки, высматривая маленьких птичек, стаями садящихся на ветви деревьев. Платье на нем было зеленоватого цвета, пояс лиловый, не слишком широкий, на боку клинок с золотой гардой. Связанные в пучок волосы растрепались. Своим красивым обликом он походил на женщину.
Юноша много раз менял расположение силков, но ему никак не удавалось поймать хотя бы одну птицу, и вид у него был разочарованный.
Гэнгобэй некоторое время не сводил с него глаз. «Есть ли еще на свете такие прекрасные собой юноши? — думал он. — Годами он ровесник Ха-тидзюро, а красотой еще превосходит покойного!»
И незаметно всякие помыслы о будущей жизни оставили Гэнгобэя, и он весь день до самых сумерек провел, наблюдая за юношей. Наконец он приблизился к нему:
— Я хоть и монах, но искусный птицелов. Дай мне твои силки.
С этими словами он спустил одежду с одного плеча и принялся орудовать силком, думая про себя:
«Эх вы, птицы! Неужели жаль вам отдать свою жизнь, попав в руки такого прекрасного мальчика? Увы, увы!… ведь вы не ведаете любви между мужчинами!»
Вскоре он изловил множество крохотных пташек.
Юноша очень обрадовался.
— Что же вы за монах? — спросил он.
Забыв обо всем, Гэнгобэй рассказал ему о своем прошлом.
Юноша залился слезами:
— Такой постриг особенно почетен. Обязательно проведите сегодняшнюю ночь в моей скромной хижине.
И он повел Гэнгобэя к себе.
Среди леса стояло красивое строение, доносилось ржание лошадей. Стены комнат были украшены оружием. Они миновали веранду и коридором вышли в сад с птичьим двором, в котором густо разрослись листья ку-мадзаса. Китайские голуби, фазаны с золотыми перьями и другие птицы кричали в птичнике на разные голоса. Левее находилось еще одно строение, с мезонином, здесь по всем четырем стенам стояли книжные полки.
— Тут я обычно занимаюсь, — сказал юноша и усадил Гэнгобэя.
Затем он позвал слуг.
— Этот преподобный отец — мой гость, он обучает меня чтению книг, — сказал он. — Хорошенько послужите ему!
Вскоре принесли богатое угощение.
А когда наступила ночь, они принялись не торопясь наслаждаться беседой и незаметно для самих себя обменялись клятвой. Утех этой ночи хватило бы на тысячу ночей!
Пришло утро. Юноше было жаль расставаться с Гэнгобэем.
— Вы ведь теперь отправляетесь на поклонение в монастырь Коясан, так на обратном пути непременно зайдите опять, — сказал он.
Дав твердое обещание и поплакав вместе с ним, Гэнгобэй крадучись вышел из дома. В деревне он принялся расспрашивать, и ему подробно рассказали, что юноша этот — помощник начальника здешней местности.
«Вот как!» — обрадовался Гэнгобэй. Медля отправляться в путь, он вспомнил мельком о покойном Хатидзюро и затем углубился в думы уже только об этом прекрасном юноше.
О пути благочестия он более не помышлял и, добравшись наконец до монастыря Коясан, пробыл там всего один день у монаха, дающего приют паломникам, и, даже не вознеся молитв во храме, торопливо пустился в обратный путь. Вскоре он снова явился в дом к юноше, которому дано было обещание.
Здесь ничто не изменилось за это время. Гэн-гобэя встретили, провели в комнаты, и, усталый с дороги, он погрузился в сон.
Когда настало утро, отец юноши возымел подозрение относительно этого незнакомого монаха. Поднятый внезапно от сна, Гэнгобэй испугался и рассказал все, что произошло с ним, начиная с того, почему он постригся, и кончая встречей его с юношей.
Отец всплеснул руками.
— Поистине, странные случаются вещи! — воскликнул он. — Этот юноша, хоть он и мой сын, очень гордился своей красивой внешностью. Но жизнь наша в этом мире так ненадежна. Двадцать дней тому назад он ослабел и скончался. И вплоть до последнего часа он все твердил о каком-то преподобном отце. А этот преподобный отец, оказывается, вы и есть!
И он погрузился в глубокую печаль.
Услышав это, Гэнгобэй вознамерился было тут же покончить с собой, но расстаться с жизнью оказалось не так просто. И он лишь от всей души жалел о том, что, потеряв в короткое время двух своих возлюбленных, влачит еще свое существование.
А ведь то, что двое юношей причинили ему такое горе, — не иначе как необычайное возмездие за прошлую жизнь. О, как печально все это!
Любовь увяла, как цветок в руках человека
Человек — самое ничтожное существо на свете, и жизнь его бренна. Вот один теряет дитя в расцвете юности, у другого смерть отнимает любимую жену… Казалось бы, в таком несчастье каждый должен пожелать тут же покончить с собой. Но нет, еще не высохли слезы, а уже рождаются новые страсти. Как страшно все это!
Вдовец устремляет свои помыслы к земным благам, а вдова, повинуясь мгновенно вспыхнувшему желанию, уже прислушивается к разговорам о новом муже… Все хозяйские заботы приходится взять на себя младшему брату покойного, а она уже подумывает, как бы подыскать в дом подходящего человека, — уже мысли о том, с кем жила раньше, не идут ей в голову, поминальные молитвы совершаются изредка и только для виду, а что до цветов и курений перед поминальной табличкой — хорошо, если люди об этом позаботятся!…
Не подождет даже, пока исполнится тридцать пять дней, потихоньку украшает себя притираниями, волосы умащивает маслами и не укладывает, а распускает, надевает нижнее платье яркого цвета, а верхнее — с короткими рукавами и без гербов, считая, что в таком виде она выглядит более соблазнительно.
Но придет момент, и задумается над бренностью нашей жизни, по малейшему поводу обрезает волосы, отрешается от мира и уходит в уединенный храм с благочестивыми словами: «Буду собирать утреннюю росу и обращу помыслы к тому, кто лежит в тени цветов и трав!» Вышитые одежды бросает как попало: «Мне они уже не пригодятся, пожертвую их в храм на покрывало Будде и на надгробия…» — и печалится лишь о том, что рукава этих платьев слишком коротки.
Поистине, нет на свете существа страшнее женщины! А ведь попытайтесь остановить их безумства — льют притворные слезы, сердятся…
Вот почему говорится: женщина не годится ни в оборотни, ни во вдовы — не выдержит до конца!
И если мужчина даже троих или пятерых жен поубивал, а после этого опять взял себе новую, — это не должно считаться преступлением. И наоборот, если отшельник Гэнгобэй, преисполненный тоски по двум своим возлюбленным, оставил путь любовных утех и уединился в шалаше, в горной глуши, молясь лишь о будущей жизни, — как же не воздать ему похвалу за это?
Между тем в то время в той же местности Сацума на улице Гатахама проживала девица по имени О-Ман, дочка некоего Рюкюя. Ей было шестнадцать лет, и лицом она была так хороша, что даже луна шестнадцатой ночи могла бы ей позавидовать. Нрав у нее был добрый, и для любви она уже вполне расцвела, так что не нашлось бы человека, который при виде ее не обратил бы к ней свои помыслы.
Эта девица еще в прошлую весну случайно увидела Гэнгобэя и влюбилась в него: ведь он был в самом расцвете своей мужественности. И вот томилась она, то и дело посылала ему тайком любовные записки, но Гэнгобэй, всю свою жизнь пренебрегавший женщинами, не послал ей в ответ ни строчки.
Невнимание это очень печалило О-Ман, и она проводила свои дни с утра до вечера в тоске по Гэнгобэю.
Между тем со всех сторон надоедали ей брачными предложениями. В конце концов ей пришлось притвориться больной. Она твердила, что ненавидит всех людей, и люди взаправду стали считать ее сумасшедшей.