Женатые холостяки

— Опять репетиция затянулась? — встречал жену Пашка. И оглядев, бабу вприщур, спрашивал:

— Где была? Я звонил в театр два часа назад, мне ответил сторож и сказал, что все давно ушли, и в театре нет никого!

— Так ты еще проверяешь меня? Позорить перед людьми вздумал? Еще чего не хватает! — возмутилась Лариса, доставая из сумки продукты, купленные на деньги Георгия.

— До зарплаты еще десять дней. В столе ни копейки не оставалось. Где деньги взяла?

— Тамара выручила, до получки дала. Я к ней заходила после работы, — ответила устало.

— Ну, эта не обеднеет. Ее хахали кучеряво содержат. Живет, как королева, ни в чем не знает отказа, хотя сама по себе ничего не стоит. А вот западают на нее придурки. Я б такую не то в любовницы, в натурщицы не взял бы, — брезгливо морщился художник, поверивший жене безоговорочно.

— А за что Томку паскудишь? Она неплохо выглядит. Иначе на нее не западали бы! Ты лучше на себя глянь. Чем бабу осуждать, посмотрись в зеркало. С тобой обезьяны в зоопарке как с близким родственником здороваются. В клетку приглашают, обещают бананами поделиться.

— Ну, это ты лихо закрутила! Такие как я в большом спросе у горожанок. Знаешь, сколько женщин возле меня каждый день останавливаются, не столько на картины, сколько на меня глазеют. И заговаривают, вопросы всякие задают, между прочим, моей личной жизнью интересуются, — хвалился человек.

— Ой, уморил! Хоть не смеши! Дворничиха увидела тебя впотьмах во дворе, со страху сознание потеряла. Приняла за покойника, отрулившего с погоста. Когда в себя пришла, все молитвы вспомнила. Так ведь она простая баба!

— Лариса, все хочу спросить тебя, — подошел к жене вплотную:

— Где ты взяла деньги на новые туфли и колготки? Уж не скажешь ли, что Тамарка свои дала, у вас весовые категории разные! А ну, колись, где и как захалтурила? Или в хвосте панели прикипелась, подрабатывать взялась.

— Послушай, Павел, не перегибай палку, — сверкнули в глазах злые огни. Человек, увидев, не решился продолжать этот разговор. Но искоса смотрел на жену, ожидая ответ.

— Ребенка готовлю к поступлению в училище, занимаюсь с ним. Мне немного платят.

— А кто его родители, что за семья?

— Меня это не интересует.

— Хоть где они живут? — спросил Павел.

— Тебе какое дело?

— Почему раньше не сказала о подработке?

— Не сочла нужным! О себе подумала, что вконец оборвалась и обносилась. Или тебе моей зарплаты мало? Совсем обнаглел! Я отчитываться должна, а кому, кто ты в семье?

— Прежде чем меня упрекать, вспомни, куда сама скатываешься! В самую настоящую пропасть, в бездну! Из нее не будет выхода, она похлеще чеченской ямы, потому что в ней мучили тело. Ты, душой ответишь! — вышел на балкон, громко хлопнув дверью.

— Или увидел, или нашептали ему дворовые соседи? Может, заметили, как Жорка домой подвозил, и сообщили Пашке? Иначе с чего завелся, как приметил туфли и колготки, ведь никогда на мои тряпки не смотрел, не видел во что одета. В театр стал звонить. Того гляди встречать поперся бы, — прячет в потайной карман деньги, йрислушивается к шагам Павла, тот снова взялся за кисть и забыл о жене.

На следующий день Лариса решила навестить свекровь и поговорить с нею по-бабьи обо всем.

— Может, вдвоем сумеем обломать Пашку, уговорим его, повернем душой к семье. Все же есть у него свои плюсы. Ведь до глубокой ночи рисует, трудится. И не пьет, не колется, не распускает руки, не орет и не оскорбляет как другие мужики в своих семьях. Может, мы с ним еще поладим. Что ни говори, теперь таких немного. Вон он Жорка, выкинул бабу из дома, простить и не подумает. А сам гуляет. Ему можно. Но кто он мне? Хахаль, временный мужик! Завтра найдет другую, и не оглянется. Что ему скажешь? А Пашка все ж муж…

— Лариса! Ну, а чем я могу подмочь вам? Да, Паша мой сын. Только никогда никого не слухал. Сам в себя вырос. Ни на кого не схожий. И рисовальщиком стал смалечку. Все бумагу изводил, на заборах малювал. Ему все ухи оборвали. Его еще с парнишки хвалили.

А нынче ты говоришь, что он не то рисует. Откуда знаешь, что нужно? Може статься какой-нибудь музей или выставка, все его картины кучей скупит. И опять обзовут Пашку гением. Про то загодя никому не ведомо.

— Не верю я в это. Вы ж посмотрите на его работы. Там сплошная смерть. Люди в страхе бегут от его картин. Не только покупать, смотреть не хотят!

— А я что могу! Иль удержу тот люд?

— Давайте вместе уговорим Павла изменить тему, рисовать радостные, нормальные картины. Ведь от того всем хорошо будет. И вам не придется отдавать сыну свою пенсию.

— Да Бог с ей!

— Ну, я уже измучилась, не могу больше вот так жить, в нищете и голоде четыре года. Вы — мать, помогите, умоляю, у меня нет больше ни сил, ни слов. А и терпенье кончается. Я тоже стала пленницей, заложницей беды, Пашкиной и своей. Не знаю, как вырваться из нее.

— А чем я подмогну? Сама просвета не вижу. Давлюсь картохой и хлебом, боле ничего нету. В Пашкиных картинах ничего не смыслю. И только молюсь за вас обоих, чтоб зажили светло и счастливо. Только вот беда, не слышит меня Бог, не дает сыну вразумленья. А может, отняла война у Пашки все, одним махом: разум, здоровье и удачу. Взамен ничего не дала. Никто ему нынче не поможет. Умер он для всех, потому и рисует смерть, как самого себя…

От свекрови Лариса ушла расстроенная вконец. Та сказала ей напрямую, либо терпи моего сына такого, какой он есть, либо оставь его.

— Своего сына я никогда не брошу. Какой ни на есть, своя кровинка, с голоду не дам опухнуть. Последний кусок ему отдам. А бабу он себе сам сыщет, когда ему она стребуется. Нынче по городу полно одиночек и ее Пашка в сиротах не засидится.

— Да он даже ребенка не хочет иметь. Я спросила, в ответ такое услышала, вспоминать не хочется, — пожаловалась Лариса.

— Во, дурная! А кто про дитя спрашивает у мужуков? Отродясь не слыхала такое. Забеременела и рожай! Какое дело мужу? Ему ни рожать, ни пестовать. Мало че ляпнет. Коли б хотела дите от Пашки, давно б родила.

— А как растить его, если Пашка для семьи совсем не годится? Он и от ребенка последнюю копейку отнимет, не дрогнув.

— На то ты баба, чтоб в своей семье все и всех в руках держать. Жаловаться не мудро. Думаешь другим лете? Ничуть. Но у них ума поболе! С тобой сыну не повезло, — сказала, проводив до калитки.

Пашка оглянулся на зареванную жену, ни о чем не спросил, продолжал рисовать. А тут телефон закричал. Женщина сняла трубку и услышала голос Жорки:

— Ну, привет! Вернулся я из командировки! Частенько тебя вспоминал. Почему не веришь? Даже соскучился. Давай завтра увидимся. Я за тобой подъеду прямо к театру. От порога заберу, и махнем в деревню. Лады?

— Кто звонил? — спросил Павел.

— Тамара, кто ж еще? — ответила не дрогнув.

— А мне кажется, что ты говорила с мужиком!

— С чего взял? Откуда появился бы?

— Как у всех. Вчера случайно заглянул в твою сумку, там такие духи и помада! Только хахали дарят эдакие сувениры! — подошел вплотную к жене и, схватив за плечо, сказал хрипло:

— Если накрою, смотри, не обрадуешься!

— А интересно, что сделал бы со мной, если, к примеру, застал бы с любовником?

— Я обязательно наказал бы тебя. Но так, что до конца жизни помнила б!

— Окалечил бы? — спросила усмехаясь.

— Это слишком грубо! Я не хочу проклятий вслед; Есть кара изощреннее и тоньше. Она как укус Змеи, всегда о себе напомнит.

— Ты применял его к кому-нибудь?

— Пока нет. Оно разовое. Только однажды можно вот так наказать, — сказал мрачно.

Лариса попыталась узнать подробности, но Павел ответил глухо:

— Не торопи… Потом жалеть станешь.

А вскоре художник примчался домой счастливый. Его картины взяли на выставку, а их через несколько дней заберут оттуда в музей боевой славы. Целых восемь картин отобрали работники выставки и музея. Теперь работы Павла займут почетное место в самом знаменитом зале, где хранятся портреты горожан — героев войны, где каждый экспонат считается сокровищем.