Страница 216 из 217
– А ежели я тебя ещё одним титулом пожалую? – лукаво подмигнул царь, знавший, что дипломат спит и видит себя графом.
– Великим нареку-с… Как всем подданным вашим любезно.
– Ну хоть бы раз в карман за словом полез! – рассмеялся Пётр.
– Всему своё место-с. Слово – в голове, в карманах – кошель да часы… Тьфу ты! – вскрикнул вдруг Толстой, выхватывая часы. – Заболтался. На допрос надо, а я…
Вместе с ним исчез и Ягужинский. В терем вошла Екатерина.
– Сердитый или добрый?
– Могу и осерчать, коли хочешь… А?
– Значит, добрый.
Она присела к нему на колено, заискивающе поглядела в глаза.
– Просить хочу соколика моего…
– Попробуй.
– Пожалей Марью Даниловну! Не я прошу, все тебя просят: и царица Прасковья, и Апраксин, и Брюс…
Царь оттолкнул жену.
– О ком печалуешься? О детоубийце? Огнём её пожечь!
Но царица не унималась – опустившись на колени, прильнула щекой к ноге государя.
– Для меня… На многом я её проверяла. Друг она нам. Ну, заблудилась, согрешила. И пострадала довольно… Отпусти её!
Пётр не глядя ответил:
– Не хочу быть ни Саулом, ни Ахавом, которые, неразумною милостью закон Божий преступая, погибли и телом и душою.
«Худо, – подумала царица. – Если уж за божественное принялся, значит, добра не будет». Она поднялась, молча поцеловала мужа и удалилась.
И действительно, просьба Екатерины только ускорила участь Марьи Даниловны. Утром, едва проснувшись, Пётр созвал к себе сановников для суда над фрейлиной. Судьи увидели по лицу государя, какого он ждёт приговора, и присудили Марью Даниловну к плахе.
Весть о скорой кончине нисколько не испугала Гамильтон. «Видела я, как возводили людей на помост, – вспоминала она, – как священники читали напутствие, как палач замахивался секирой, и как в последнее мгновенье объявляли о помиловании. И меня помилует Пётр Алексеевич. Он пожалеет».
В день казни узница обрядилась в белое шёлковое платье с чёрными лентами и отправилась на Троицкую площадь как на парад. Несмотря на долгое заключение и перенесённые пытки, она мало изменилась. Глядя на неё, людям не верилось, что перед ними обречённая – так необычен был её наряд и до того радостно светилось улыбкой её исхудалое, всё ещё прекрасное лицо.
Сам Пётр залюбовался Марьей Даниловной и, когда она прошла мимо, подарил её таким взглядом, что узница окончательно успокоилась. Вздохнула свободно и её служанка, Екатерина Якимовна.
Пётр Андреевич Толстой махнул рукой. Сдержанный гул толпы оборвался, сменившись насторожённой тишиной, и один из секретарей напыщенно прочитал:
«Девка Марья Гамантова да баба Катерина! Пётр Алексеевич, всея великие и малые и белые России самодержец, указал: за твоя, Марья, вины, что ты жила блудно и была оттого брюхата трижды; и двух робёнков лекарствами из себя вытравила, а третьего родила, удавила и отбросила, в чём ты во всём с розысков винилась, – за такое твоё душегубство казнить смертью.
А тебе, бабе Катерине, что ты о последнем её робенке, как она, Марья, родила и удавила, видела; и по её прошению, что доподлинно слышал соглядатай, в подполье сидевший у Гамантовой в горнице, оного робёнка с мужем своим мёртвого отбросила, а о том не доносила, в чём учинилась ты с нею сообщница же, – вместо смертной казни учинить наказание: бить кнутом и сослать на прядильный двор, на десять лет».
Марья Даниловна слушала и безмятежно улыбалась. Толпа глядела на неё с затаённым ужасом, как на лишившуюся рассудка. Но дёрнувшаяся вдруг голова государя заставила осуждённую съёжиться: слишком хорошо научилась она по внешним приметам угадывать душевные настроения государя.
– Пощадите меня! – умоляюще протянула она руки к царю. – Даруйте жизнь!
Пётр отвернулся.
– Без нарушения божественных и государственных законов не могу я спасти тебя, Марья Даниловна, от смерти…
Сверкнул топор. Не дрогнув ни одним мускулом, государь поднял отрубленную голову, поцеловал ещё тёплые губы. Затем, поманив к себе вельмож и придворных дам, он принялся объяснять им строение артерий и горла.
К вечеру того же дня Орлов был выпущен из крепости и пожалован поручиком гвардии.
Глава 21
ИМПЕРАТОР ПЁТР ВЕЛИКИЙ
Петру доложили, что в Балтийском море крейсирует сильная английская флотилия. Царь только усмехнулся в ответ:
– Пугнуть нас хотят… Не станет Англия встревать в наши споры со шведами.
Но чтобы проверить свои предположения, он отдал приказ бригадиру фон Монгдену двинуться в бой. Отряд напал на шведские берега, углубился на пять миль в глубь страны и смёл с лица земли два города и несколько деревень. Окрылённый удачей царь преисполнился жаждой «задать такую катавасию шведам, чтобы они без портков прибегли пардону выпрашивать».
Вскоре в Санкт-Питербурх явился шведский генерал-адъютант фон Виртенберг с сообщением о возведении на освободившийся после смерти Карла XII престол мужа королевы Ульрики-Элеоноры принца Фридриха[339].
Пётр встретил гостя как старого закадычного друга.
– Старый друг лучше новых двух! – обнял он генерала. – А не у нас ли со Швецией старая дружба?
Когда речь зашла о мире, царь сделал вид, что готов заплакать.
– Так и скажите брату моему, королю Фридриху: завсегда рад мириться, ежели… Европа в сие дело носа совать не будет. Так и скажите. Без Европы воевали, без неё и орлёными кубками чокнемся.
По уши обласканный, Виртенберг уехал домой. «Будет мир или не будет, – рассуждал он не без удовольствия, – а боёв ждать пока нечего. Наконец-то можно передохнуть и собраться с мыслями и с силами». Но не успел генерал прибыть ко двору, как его догнала жестокая новость: князь Михайло Михайлович Голицын наголову разбил шведскую эскадру при острове Гренгаме[340].
Через месяц после этого события в Стокгольм как ни в чём не бывало прикатил генерал-адъютант Александр Румянцев поздравить нового короля с восшествием на престол.
Пока Румянцев гостил у врагов, русские, собрав последние силы, опустошали шведские берега.
Румянцев держался почтительно и очень скромно, однако от всяких бесед о перемирии упорно уклонялся.
– Не перемирие нужно нам, ваше королевское величество, но мир. Надо сразу кончить все свары.
И конгресс был назначен. В городок Ништадт съехались: Брюс, барон Остерман, граф Лилиенштедт, барон Штремфельдт. Начался торг. Чем неподатливее были шведы, тем чаще приходили к ним донесения о победах русской армии и флота. Генералу Ласси[341] был отдан приказ высадиться на шведские берега и опустошить их. Вместе с приказом генерал получил по одному ефимку на каждого солдата своей пятнадцатитысячной армии, сто бочонков вина и обоз провианта.
В Ништадте вскоре узнали, что русские сожгли три городка, семьдесят девять мыз[342], девятнадцать приходов и пятьсот шесть деревень. Шведы сразу стали сговорчивей. Они отстаивали уже один только Выборг, а в Лифляндии требовали лишь Пернау и остров Эзель.
– Выкиньте из головы! – резко отвечал на это Брюс. – Пернау принадлежит к Лифляндии, где нам соседа иметь вовсе не нужно. А про Выборг и думать забудьте. Самим нужен.
Наконец в Выборг, на Лисий Нос, куда недавно приехал царь, явился гонец с донесением от Брюса и Остермана.
Пётр дрожащими руками схватил цидулу, хотел распечатать её и вдруг пошатнулся. Робко, отойдя в сторонку, он сорвал печать. Ему стало вдруг нестерпимо холодно. Он забегал из угла в угол, потом кинулся к двери, задержался на мгновение и выскочил в сенцы.
Только здесь, убедившись, что вокруг никого нет, он поднёс к глазам донесение.
Мир!
Не помня себя, Пётр выскочил на крыльцо:
– Слышишь ли, море? Мир! Слышишь ли, зазнобушка моя? С сего дни ты – русское море! Российское! Здравствуй довеку, зазнобушка моя синеокая!
339
После смерти Карла XII на престол вступила его сестра Ульрика Элеонора (1688 – 1744), по воцарении вынужденная под давлением аристократии подписать новую конституцию, ограничивающую монархическую власть в пользу Сената. Не процарствовав и двух лет, передала в 1720 г . престол своему мужу Фридриху.
340
Сражение при острове Гренгаме у Аландских островов произошло 27 июля 1720 г .
341
Ласси Пётр Петрович (1678 – 1751) – родом ирландец, поступив в начале 1700-х гг. на русскую службу, стал рижским генерал-губернатором, а затем получил звание генерал-фельдмаршала.
342
Мыза – ферма или арендованная крестьянкам у прибалтийских помещиков земля.