Страница 44 из 194
Нет. Стоит хлынуть этим новым слезам, и наверно, сразу хорошо, легко станет на душе, как после покойного, крепкого сна…
И у первой хлынули эти слезы у Натальи.
Тихо плача, не говоря ни слова, взяла она за руку обоих братьев и пошла к дверям.
Обливаясь слезами, двинулись за нею и Нарышкины, и бояре, и боярыни, бывшие при царице в покое.
Только не пошла мамка с царевной Натальей, горько, неутешно рыдая и отирая глазки девочке, которая тоже плакала, хотя и плохо сознавала, отчего ей так хочется плакать.
По приказанию царицы мамка отнесла царевну в её покои, в терем. Туда же увели трех братьев Натальи: Мартемьяна, Льва и Федора, которым было — четырнадцать, одиннадцать и шесть лет от роду.
Чем ближе подходили все к той части дворца, где стояла Грановитая палата, и широкое Красное крыльцо вело к соборам, тем слышнее стали крики мятежных ратников.
Страх снова прокрался в более робкие сердца, особенно тех, кто чувствовал за собой грехи.
Незаметно отстал Афанасий Нарышкин и прошёл в церковь Воскресения Христова, что на Сенях государева дворца. Там он распростёрся ниц перед престолом, в алтаре и молился о спасении своём и всей семьи.
Иван Кириллыч с братьями тоже отстал от других, повернул к царицыным хоромам и заперся там, в светёлке маленькой царевны Натальи, приказав прислужницам не говорить, что он здесь. Вскоре к ним пришёл старик Нарышкин с Андрюшей Матвеевым, которых Наталья и бояре послали сюда как в более безопасное место.
Как только Наталья с сыном и пасынком показалась на площадке крыльца, их так и шатнуло назад ударами ветра, кидающего тучами пыли в лицо. Но царица словно и не замечала ничего. Только зажмурила глаза и направилась прямо к каменному барьеру, который невысокой, но довольно широкой стеной обошёл всю площадку.
На этой стенке, доходившей до половины роста человеческого, обычно устанавливали полковой барабан дежурных полков при особом часовом для подачи сигналов всем караульным во дворце.
Ветром барабан давно снесло вниз. Часовой отошёл к дверям Грановитой палаты, укрываясь от бури.
Как раз в то время, когда Наталья с сыновьями появилась на крыльце, на площади пронеслась весть:
— Царевна Софья у Аптекарской лестницы угощенье поставила гостям… Три бочки пенного вина поставлены. Пей, сколь много душа просит…
Самые бесшабашные головы кинулись на зов. Задние ряды поредели. Остались впереди люди, убеждённые, что во дворце действительно совершилось преступление, и желающие произвести суд и расправу со злодеями царскими.
Поэтому, как только показалось большое шествие на верху Красного крыльца, стрельцы сами стали укрощать друг друга:
— Тише, не галдите… Идут… Бояре, кажись, нос показали…
Гляди, никак, и святейший сызнова с ими… Да и царица сама…
— Не обманули бояре. Сказали, что выйдет… царя-де приведёт с братом… Вот и есть она.
Хотя было довольно темно от бури, но кто из стрельцов не знал платья государыни-царицы? И все невольно притихли.
Когда же по сторонам Натальи обрисовалось два детских облика — удивление стрельцов выразилось новыми криками:
— Гляди, никак, сам царь тута… И царевич с им… Гляди, братцы… Глаза отводят… Удушен царевич… А энто другой хто…
— Молчите… Царица говорит, никак. Не галди, ребята… Слушать дайте.
Как можно больше напрягая голос, чтобы её услышали внизу, несмотря на шум ветра, Наталья заговорила со стрельцами:
— С чево мятеж затеяли, стрельцы государевы? Вам ли так делать надо? Пошто крамолу сеете по земле, врагам царства радость даёте? Ложные вести поведали вам. Вот оба они, государи, живы и здравствуют. И Пётр Алексеич, царь-государь, и брат ево, царевич Иван Алексеевич. Глядите, коли не верите… Вот…
По знаку Натальи Михаил Алегукович Черкасский и Борис Голицын поставили обоих братьев на самый каменный барьер, так что со всей площади стало видно.
— Царь… Это царь наш малолетний, Петра Лексеич… Видим, знаем… Гляди, братцы, он! — закричали передние стрельцы остальным.
И даже в этом мглистом освещении издалека все узнали своеобразную фигуру, поступь и стать отрока-царя.
— А вот другой хто — не знаем, — опять закричали вожаки. — Може, он и не он. Не часто видали батюшку-царевича Ивана… Попытать бы надо…
— Попытайте, попытайте, — подтвердили отовсюду голоса.
А в это время какой-то дюжий стрелец при помощи товарища уже тащил высокую лестницу, стоявшую у Благовещенского собора, где делались какие-то поправки.
Приставленная к крыльцу лестница достала до самой стены, на которой стояли Иван и Пётр.
Два стрельца постарше, видавшие царевича во время торжественных выходов, живо взобрались на самый верх лестницы и, обнажив головы, пристально разглядывали Ивана.
— Ты, слышь, государь, ты Иван ли царевич? Не извели тебя Нарышкины? Не удушил Ивашко Нарышкин? Ты сам и есть он?
— Вестимо, я царевич. Кем же мне быть-то? Мужик ты. Я бы тебя! Ишь, напужали у нас всех… Чучелы… Станет дядя Иван душить меня. Пошто?
И царевич носком сапога сбирался ткнуть в лицо бородачу, но тот уже стал спускаться к товарищам вместе со вторым стрельцом.
— Царевич энто, сам он сказал. Облаял меня государь. Никому быть, как он. Може, ещё хто попытает, ребята…
Ещё несколько стрельцов поднимались один за другим. Иван уж и отвечать не мог спокойно на их вопросы.
— Провалитесь вы, идолы. Слепы, што ли? Я вон плохо вижу… А то бы уж ткнул вас…
— Он, он… И слепой, почитай, вовсе… Никому иному быть, как царевич старшой…— кричали люди, побывавшие на лестнице. — Нет обману. Напраслину сказали нам.
В настроении мятежников наступил перелом. И страшно, и стыдно было им бесчинств, какие натворили они сгоряча. Раздались голоса:
— Помилуйте нас, государи наши, и ты, государыня… Налгано нам. Шли не для мятежу. Ваши царские величества хотели застоять… От изменников оберечь. Помилуй царь-государь, светик ты наш… Земно тебе бьём челом… Не казни рабов своих…
— Христос с вами, люди добрые, — необычайно звонким, девическим каким-то голосом далеко в толпу крикнула Наталья, чувствуя, что её, как на крыльях, поднимает сознание минувшей огромной беды и опасности. — Идите с Богом. Другим скажите, кто ещё не знает. Нет на вас вины. Вот сам царь то же скажет…
— Идите с Господом, — звонко, тоже свободным теперь, радостным голосом крикнул Пётр. — Нет вины на вас. Хто обманул — те с виною…
— Ништо… Мы и сами с ими разведаемся, — раздались кое-где голоса.
И с поклонами толпа собиралась уже отхлынуть от крыльца, очистить площадь.
Но тут случилось что-то неожиданное.
Братья Толстые, Александр Милославский, Василий Голицын, Куракин и другие сторонники Милославских поспешно прошли на Красное крыльцо, как только узнали, что Наталья повела туда Петра с братом.
Увидев, что стрельцы, стоящие тут, склонны к мирной развязке бунта, часть заговорщиков-бояр двинулась к Софье, в покоях которой сидел и Милославский. Другие, помоложе-попроворней, прямо кинулись обходом на площадь, чтобы подобрать людей порешительнее и не упустить удобной минуты. Не суждено было этому бурному дню закончиться добром. У бочек с вином, выставленных по приказанию Софьи, под предлогом, что это успокоит горланов, подручные царевны нашли больше народу, чем было его перед Красным крыльцом.
Кто полупьяным дошёл до Кремля, теперь совсем был пьян. Трезвых здесь не было.
Немало завзятых питухов и опилось тут же даровым вином.
Они лежали на земле, страшные, противные, грязные, потеряв сознание.
А остальные уж не разбирали, что они делают, где они сейчас.
— Што ж так загостились, ребятушки, — обратился Пётр Толстой к тем, кто был пободрее. — На площадь поспешайте. Покончат там без вас все дело дружки ваши. И награды им достанется больше…
Кинулись гурьбою стрельцы к Красному крыльцу.
Их громкие возгласы, брань и угрозы заронили новую тревогу в душу Натальи и бояр.
Матвеев быстро, настойчиво заговорил: