Страница 167 из 194
— Эка пропасть!.. Я её, видно, столкнувшись на перекрёстке, не признала… Катит — гляжу — пава какая-то, в епанечке парчовой, как моя же… Думаю: «Дать дорогу? Да я-то чем хуже кого прочего!» И не уступила. Она меня — толк в бок, и я — её в ответ. И разошлись, не поглядевши одна на другую.
И начались объяснения двух приятельниц. Здесь на долю попадьи выпала самая блистательная речь при редком бурканье Лукерьи Демьяновны, очевидно неспроста заменившей сосредоточенностью обычную говорливость.
Она думала, серьёзно думала. Необходимость в этом была неотложная: надо было сообразить все шансы за и против, чтоб не было промашки, и решать в скорейший срок. Очертя голову по своей охоте она ни во что не ввязывалась. Но теперь любовь к внуку заговорила в ней всего сильнее, подстрекнутая известием о его болезни. Хотя Ильинична и говорила, что припадок Вани не столь сильный, но, однако, он привлёк к страждущему внимание самого попечительного государя. Бабушкина приятельница истолковала припадок как результат страха и горя: прогневить бабушку неповиновением. Сердце настойчиво требовало свободы следовать сделанному выбору, а душа болела от невозможности помочь горю. В таком смысле и высказала матушка Анфиса Герасимовна свой взгляд на сердечные дела Вани. Для бабушки после приёма в поповской семье это было самое убедительное мнение, удовлетворившее вполне её самолюбие.
Лукерья Демьяновна — чего за нею никогда не замечалось — ходила с полчаса по горнице взад да вперёд молча, пока попадья распоряжалась приготовлением и подачею ужина. Она заметила, что и за ужином помещица ела меньше, чем обыкновенно, и была рассеянна — ела без соли, хотя солонка стояла подле, и без хлеба. Ужин поэтому был молчаливою необычною трапезою, и, выйдя из-за стола, бабушка не вдруг отошла ко сну. Она долго ещё расхаживала и легла спать только тогда, когда попадья, ложась на боковую, громко сказала: «Спокойной ночи, Лукерья Демьяновна… всего не передумаешь — утро вечера мудрёнее». И помещица ответила, словно сама себе: «Ведь впрямь утро вечера мудрёнее!» И при этом невольно вздохнула.
Ясное утро, в ту пору года в Петербурге не редкое, застало Лукерью Демьяновну ещё сладко спящею, утомлённую думами. Но шум вставших уже домашних и попадьи прервал чуткий сон её, однако он подкрепил силы помещицы, и она чувствовала себя хорошо.
Вскочив горошком, как говорят, она быстро оделась. Только её и видели. Ял перевёз помещицу с Городского острова от Троицкой пристани почти к самому дворцу. Перевозчик не спорил даже, когда сказала пассажирка, куда везти её. Впрочем, на перевозчика повлиял целый алтын, положенный помещицей молча на лавку.
Вот она и в воротах на дворцовый двор. Глянула невзначай, — у открытого окна сидит Ваня — ничего, кажется. Он увидел тоже гостью и вышел навстречу.
— Что с тобой было вчера?.. Присылали.
— Схворнулось маненько… трясовица хватила раз-другой… да прошло все. Ничего теперь.
— И слава Богу… А другое что у вас?.. Все добро?
— Добро… все.. Государыня наказала мне тебя, бабинька, привести… ей показать.
— Что ты? — и старушка начала охорашиваться да оглядываться вокруг себя. — Хорошо, что я, как будто знала, почище оделась!
Лукерья Демьяновна, войдя в переднюю, стала расправлять оборки шушуна да поддёргивать парчовую душегрейку
— Сядь, бабинька, я тотчас доложу… сам.
— Уж ты? Будто и сам?.. Такую силу уж взял?
Этих последних слов Ваня не слышал. Он уже скрылся поспешно в коридорчике.
В Петербурге рано вставали все, и при Петре I рано вставала государыня. Изволила она кофе распивать, когда Балакирев, войдя в единственную светлицу, где проводила её величество целые дни, доложил, что, согласно государыниной воле, бабушка его пришла…
— Сюда приведи… сам.
И внук полетел за бабушкой. Схватил её за руку и чуть не летом поставил у входа царицыной светлицы.
Лукерья Демьяновна опустилась машинально на колени и поклонилась в ноги государыне, которая сама, своими ручками и подняла старушку, и усадила подле себя, совсем не помня о расстоянии между супругою царя и подданною.
Слезы умиления потекли по щекам растроганной Балакирихи, и она, схватив руку царицы, целовала её, не в состоянии выговорить ни слова.
Екатерина Алексеевна, сама растроганная выражениями к себе искренней преданности, милостиво сказала старой помещице:
— Я узнала, что внук твой любит дочь священника… она составит его счастье. Со стороны родных было бы неуместно неволить чувство молодого человека… Государь никогда не одобрял браков, устроенных помимо воли тех, кому вместе жить должно… Поэтому, хотя Ильинична мне и доносила, что с вашей стороны есть намерение женить внука на её племяннице… этого не делайте… Пусть… сам он выбрал… Сам и…
— Я, государыня, внуку не только не помеха, но, смею донести величеству твоему… хотела сама просить, оказать над сиротою милость… соизволить Ване моему разрешенье дать, на поповне поладить…
— Ну и хорошо! Лучше всего это… Я уже уверила Ильиничну, что, по милости своей, сыщу племяннице её другого жениха, кого сама знаю… А вы свадьбой внука не медлите… Я пойду благословлять… Сама… И наделю молодых…
Лукерья Демьяновна бухнула ещё раз в ноги и, схватив ручку государыни, целуя её, шептала:
— Ддо-вволь-ны мы великими… государскими милостями, а щедроты… кто укажет…
Дальше она не прибрала слов и только шевелила губами. Старушка была крайне растрогана и полна счастием, равного которому она не помнила в свою жизнь.
— Иван! — крикнула государыня. И Балакирев, не без трепета ожидавший результата аудиенции бабушки, вышагивая по передней и слушая какие-то внушения Лакосты, в эту минуту совсем ему непонятные, робко вступил в государынину приёмную.
— Поблагодари бабушку за соизволенье благословить тебя с кем ты желаешь! — громко сказала за государыню княжна Марья Федоровна Вяземская, которую Балакириха не усмотрела позади царицы.
Ваня опустился на колени рядом с бабушкою, поцеловал руку милостивой монархини. Балакириха встала и, кланяясь государыне, обратилась с речью к княжне:
— И твою честь благодарствую на милостивом слове… что внуку моему наказала мне, старухе, почёт воздать… Он бы, сердечный, может, и не вдруг спознал бы, что и как по чину исправить… как Бог велел, да отцы и деды с испокон века делывали… Позволь, государыня, мне имечко твоё узнать, чтобы в молитвах вспомянуть… святых?
— Княжна Марья я, по милости Божией… Во внуке твоём, голубушка, все мы участие принимаем… Хорошего человека ты вырастила… государю на службу, добрым людям на угождение и себе, и тебе на славу… Ко мне при случае заверни… скажут, где… найдёшь меня… Рада у себя видеть такую почтённую старицу…
— Сиятельство твоё, княжна, да благословит Господь за милость, оказанную нам, грешным… Прими, государыня, в твою протекцию особенную внука-то моего… Ваню-то… Он истинно у нас безответным рос… а удал, нече молвить… и находчив… и стремой.
— Узнали мы на деле эти его качества, бабушка… за то и полюбили его все… И сам государь жалует, — произнесла она вполголоса, увидев в тени коридора заглядывавшую издали Ильиничну.
И Балакириха, обратив глаза в ту же сторону, заприметила её и опустила глаза, ещё ниже отвесив поклон княжне за милостивое обнадежение.
— Когда, государыня, соизволишь рабе твоей к себе-то пожаловать наведаться? — спросила она, найдясь и при овладевшем немного смущении.
— Вечерком как-нибудь… мы ведь по соседству живём… В Посадской, недалеко от церкви, поповы семьяне, чай, укажут…
— Буду, государыня, всенепременно буду… Только не погневитесь за моё рабское челобитьице… не можно ль будет Ване моему со мной на часок, на другой со двора сойти?.. Коли послать надоть, он аль по пути справит, аль я подожду.
— К чему же?.. Может он, государыня, и теперь с бабушкой на время отлучиться? — явилась адвокаткою княжна Марья Федоровна.
Милостивое мановение августейшей ручки было разрешением просьбы бабушки.