Страница 116 из 194
После обычных лобызаний приезжих с хозяевами привычные к делу жильцы наскоро накрыли стол покоем да уставили узорную скатерть всяким съедобным и лакомством: чего хочешь, того не проси уж, а сам бери своей пятернёю.
Братина заходила вокруг собеседников, и зажжённые пучки лучины, наторканной в стволы обрубленных деревьев, всей сцене кутежа придали характер шабаша ведьм на Лысой горе. Нестройные звуки там и сям заводимых пьяненькими песен, пляс грузных пировалыциков, увлекаемых беззастенчивыми гостьями, которые от вливанья живительной влаги делались все нахальнее, действительно обращали пир среди леса, ночью, при дрожащем от сотрясения воздуха освещении во что-то фантастическое. Гул от звуков на поляне в глуши леса отдавался где звонче, где глуше, и весь лес, если углубиться в него с дороги, казался оживлённым.
Приехали вовремя к началу пира три сотника, а приглашено было четверо. Начиная, впрочем, пировать, заботливый хозяин послал навстречу запоздавшему на три тропки, вводившие в лесную чащу с поля, людей своих, чтобы гость впотьмах, грехом, не попал в омут какой ещё вместо угощенья.
Проводников отослали, сетуя на запоздавшего друга-товарища, а сами — по пословице: семеро одного не ждут — решили не отсрочивая утолить скорее жажду и приняться за предложенные яства. За этим делом, разумеется, совсем забыли отсутствующего, и все были, как называется у военных, на втором взводе, то есть в состоянии неясного понимания, что вокруг происходит, когда один из посланных на тропку подбежал, запыхавшись, к столу и крикнул: «Прибыл его степенство!»
Алексей, уже готовый чокнуться полною чаркою с Грунькой, отставил руку, чтобы приветствовать запоздавшего. Один голова объяснялся в любви подруге Грунькиной, и почему-то у обоих слезы лились из очей, едва видевших. Елизар Демьяныч, который усердствовал при угощении больше всех, старался, как хозяин, пример подавать, даже дошёл до приятного усыпления. Голова его склонилась, а на полуоткрытых устах явилась странная улыбка: может быть, правда, что Морфей убаюкивал хитреца повторением житейских сцен навыворот. Сам Червяков рассказывал с похмелья, что во сне главенствовал и приказывал он людям особой породы. Они прогуливались вверх ногами и в птичьем обличье со звериными хвостами писали вместо подьячих. Двое пирующих, люди крепкие, меньше охмелевшие, вели ещё беседу с приказчиком об ожидаемых магарычах. Он же покрывал густые голоса своим звонко-серебристым дискантом, резавшим непривычный слух до болезненности:
— Врёте вы, собачьи дети! Вам не по полутрети алтына, а по полтора только, а полтрети мне подай! Наше дело, будем говорить, правое — не усмотрел!.. Проехали другой дорогой… весь бор не обрыскать… семь вёрст в едину сторону… а нашему брату — первый кнут: зачем вывозную память[232] скрепил…
— Первый, подлинно!.. сам проговорился вор, забывший суд Божий, коли душу свою продал дьяволу за корысть проклятую! — ответил громовой голос подошедшего к столу приезжего в охабне[233].
Приняв его за стрелецкого голову, посланный довёл его бережно к месту попойки. Он, как мы видели, поспешил возвестить о приезде за несколько мгновений, но его никто не слушал, а голос гневного укора, загремевший в ответ на речь хищников, произвёл магическое действие.
Стрелецкие головы вскочили и первые с криком «Великий государь, помилуй!» — грохнулись на колена.
Слова «великий государь», произнесённые узнавшими голос царя Петра, и в пьяных произвели переполох. Что касается до прислуживавших за столом — эти бедные люди просто оцепенели. Приспешник Елизара Демьяныча, Захар, явившийся из балахнинской усадьбы с первым обозом съестного, ставил перед гостями киселёк миндальный с корицей в виде острога с башнями. При громе гневных слов царя Захар своё художественное произведение не успел даже опустить из рук. Он так и замер с ним, занесши блюдо при помощи поварёнка Сеньки над лысиной Елизара Демьяныча, не чуявшего грозы в сладком сне. Дрожание рук у Сеньки и Захара скоро перешло в онемение пальцев, неспособных удержать тяжесть, и блюдо стало клониться набок, но как-то счастливо само опустилось на стол. Только разрушилось кисельное сооружение и залило грудь да нарядный кафтан Амфитриона сладкою вязкою массою.
У проливавшего слезы и у подруги его глаза широко раскрылись при звуках громового упрёка и возгласа: «Помилуй!» А Алёша по неопытности своей скорее с удивлением, чем со страхом, не поднимаясь взглянул на того, кого назвали царём испуганные, просящие пощады стрелецкие головы.
— Что это за парень? — раздался грозный вопрос царя, уже относившийся к Алексею.
— Я-то? — ребячески ответил Балакирев. — Изволишь видеть, с дядюшкой, набольшим здесь, на рубке… дворянин Балакирев.
— Знай же, с кем говоришь! — крикнул на Алексея молодой человек, в это мгновение ставший подле грозного допросчика.
Алексей поднялся с места, как и все прочие, не исключая девок, кроме спавшего Елизара.
— Говори правду, о чём буду спрашивать! — менее грозно молвил государь мальчику, как он понял, меньше всех виноватому.
— Что изволишь, милость твоя… ц-цар-ское велич-че-ство!.. — машинально и робко ответил Алексей, мгновенно отрезвлённый.
— Что вы здесь делаете?
— По наказу думного, Александра Петровича, справляем рубку, а теперя случай выпал… гости.
— Пируете?
— Изволишь видеть сам.
— Простительно было бы, коли б дело справили, и Ивашку Хмельницкого вспомнить… да вы воруете много… казну мою грабите… торгуете лесом, мерзавцы, словно он ваш, из вотчин, а не государственный… Как же смели вы корыстоваться святыней?!
— Государ-р-ское величество, я справляю что следует… дядюшка Елизар прикажет — отпускаю на Воронеж бунты дубовые[234], а воровство ль — того не знаю… А алтыны еженедельно вносим приказчикам Александра Петровича… А от его наказ: эти самые алтыны навёрстывать как знаем… да дядюшка взнёс к его милости шестьдесят рублёв да три рубля ефимчиками необрезными счётом… и воротить своё надоть… Доподлинно это знаю.
— За что шестьдесят три рубля? Это опять новое… Кикин[235], допроси про все… и доведайся… Коли вправду не солгал ты, так и быть, помилую тебя… ради…
— Крайней глупости его, — прибавил бледный молодой человек, выговоривший перед тем Алексею: «Знай, с кем говоришь». — Ему, государь, поучиться бы ещё нужно теперь.
— Какое ученье пойдёт на ум, коли с сударками спознался? — возразил Кикин.
— Сколько тебе лет? — спросил государь.
— Шестнадцатый пошёл, с Алексея Божья человека.
— А давно пьянствуешь?
— Дядюшка велит, что ж… как на службу записался.
— А какой такой дядюшка твой?
— Започивал он теперь, вона…— и перстом указал на спящего Елизара.
— Кто же он такой?
— Елизар Демьянов Червяков, стряпчий, — ответил один из стоявших на коленях стрельцов. — Он взял участок рубки… а мы, государь, стражу посланы содержать, объездом… и сюда заехали по приглашению…
— Одно слово: рука руку моет! — с гневом отозвался государь.
— Помилуй, виноваты! Нельзя нам, беднякам, вывозу остановку чинить… Приказано с билетами пропускать, а билеты Андрей Фомич, приказчик, выдаёт, вот он! — указывал на съёжившегося приказчика. — Нам, хотя бы и подлинно ведали, что на продажу, а не на работы… с ярлыками велено пропускать…
— А донести… почему не донёс?
— Донос мой к самому вору, к Протасьеву, в шатёр придёт… Он тебе, государь, доносчика вором и поставит, скрывая своё воровство!
— Встань!.. Правое слово сказал… За признанье прощаю… Вяжи всех, кроме этого малого… Челядь да девок отпустить… Приказчика и пса старого, вора… допросить и — на осину!.. С другими расправлюсь… Вы двое, Александр Меншиков да Кикин, останьтесь; вдосталь все разберите, как есть… Велик Бог правосудный… Привёл меня с вами на кару ворам бездельным…
232
Вывозною памятью называли отписку из приказа, распоряжавшегося делом рубки, о количестве отправляемого по назначению. Она была то же, что с лесного двора или с кирпичного завода накладная, по которой счётом должны были принять и, записав в книгу, подлинный документ возвратить; по нему производили ревизию получения и отсылки. (Примеч. автора)
233
Охабень — верхняя одежда, длинная, с прорехами под рукавами и четвероугольным отложным воротником.
234
Дуб для внутренней отделки военных судов и на другие поделки отправляли из лесов уже сортированным и в вязках, как в Голландии делалось; и связывали лес надёжно, как указано было, десятками. На сплаве, при нагрузке на суда, делили в бунты и в накладных прописывали число их приёмщики сплавные. (Примеч. автора.)
235
Кикин — Кикин Александр Васильевич (?-1718) — сподвижник Петра I. В Азовском походе был его денщиком; в 1697 году был в Голландии с Великим посольством, где учился кораблестроению. По возвращении работал на Воронежских и Олонецких верфях. В 1707 году управлял Адмиралтейством, в 1710-1714 годах занимался делами кораблестроения и снаряжения флота. В 1712 году произведён в адмиралтейские советники. С Петром был в дружественных, близких отношениях и постоянной переписке. В 1715 году арестован по подозрению во взяточничестве, лишён всех наград, отстранён от должности, сослан в Москву. В следующем году Пётр вернул его в Петербург, но Кикин затаил обиду; к тому же с давних пор у него была вражда и соперничество с Меншиковым. Все это послужило причиной сближения Кикина с царевичем Алексеем. Он помог царевичу скрыться от Петра за границей. В 1718 году Кикин был арестован по делу царевича и казнён колесованием.