Страница 80 из 170
Андрей Иванович покряхтел, понюхал табаку, как делал всегда, когда содержание доклада было щекотливо, и начал несколько издали:
– Известно вам, государь, что в каждом благоустроенном государстве…
– Вот и занёсся, Андрей Иванович! В благоустроенном ли, не в благоустроенном ли, разве не всё равно… ты говори прямо дело… ведь сказал тебе, что время дорого, – с нетерпением перебил его государь.
– Вчера, ваше величество, был у меня граф Вратиславский по разным дипломатическим кондициям и между прочим высказал желание императора породниться с домом вашего величества.
– Это каким образом? – оживился вдруг государь. – Не сватается ли за Лизу? Скажи ему, чтобы убирался… И вечно ты, Андрей Иванович, с прожектами!
– Нет, государь, не о цесаревне Лизавете Петровне речь была, а о вас самих.
– Да ведь мы и так, кажется, родственниками приходимся? Какого же ещё нужно родства?
– Император желал бы видеть свою родственницу, принцессу Брауншвейг-Беверихскую, за вашим величеством, – наконец высказал разом вице-канцлер.
– Во-от что! – протянул государь. – А хороша она, Андрей Иванович? Видел портрет? В каких годах?
– Не зная мыслей вашего величества по сей акции, я не осмелился входить с графом ни в какие конверсации.
– И умно сделал, Андрей Иванович. Чаю, какая-нибудь немчура! Навяжешь себе обузу на шею и будешь маяться целый век. Император во всё будет ввязываться. Не хочу я немки… То ли дело свои, русские. Если надоест или в противность что сделает… отпустить можно… в монастырь отослать, и никому никакого отчёта не давай.
– Позвольте и мне, ваше величество, высказать своё мнение, – вмешался князь Алексей Григорьевич.
– Ну, говори, князь Алексей, какие такие у тебя завелись свои мнения, – разрешил государь, с явным пренебрежением оборотившись к старому Долгорукову.
– Искони веков, – начал князь Алексей Григорьевич, – как ведётся наше царство, московские государи всегда женились на своих же подданных по своему собственному выбору, кого полюбят. И было всё хорошо. Своя раба угождает мужу-государю и не ссорит его с другими государями, не было никогда никаких ссор и кляуз. Первый завёл новшество о супружестве на чужестранной принцессе покойный император Пётр Алексеевич, женив на принцессе Шарлотте сына своего покойного, дай Бог ему царствия небесного, родителя вашего, царевича Алексея Петровича, и вышло дело самое несчастное… Царевич всю свою жизнь плакался горькими слезами на свою супругу, и до войны чуть было не доходило… По моему мнению, Москве не след заискивать в чужих землях, когда дома хорошо. Лишние только путы себе.
– Слышь, как рассуждают умные-то люди. Вот у кого нам, Андрей Иванович, с тобою поучиться, – обратился государь к вице-канцлеру, насмешливо кивая на князя Алексея Григорьевича.
– Препозиции императорского двора заслуживают не такой аттенции, ваше величество, – серьёзно и внушительно заговорил Андрей Иванович. – Блаженной памяти ваш дедушка…
– Да что ты пристал ко мне с дедушкой, Андрей Иванович, не любил я его и не хочу жить по его указке! – перебил государь тоном капризного ребёнка, не терпящего нравоучений.
Андрей Иванович замолчал, о предложении австрийского посланника более не заговаривал, но, однако же и не собирался уезжать; видно было, что он желал что-то высказать, но стеснён был присутствием князя Алексея. Со своей стороны, и князь Алексей Григорьевич не желал оставлять государя наедине с вице-канцлером и почти не отходил от государя. Только на одну минуту, когда князь Долгоруков вышел зачем-то по приказанию государя, Андрей Иванович успел спросить воспитанника:
– Что же, ваше величество, когда соизволите осуществить предсмертное завещание вашей покойной сестрицы?
– Это ты опять всё о поездке в Петербург досаждаешь? Сказал тебе, что перееду, так и исполню. Вот только последний раз поохочусь… Сам я теперь желаю уехать, надоело мне здесь, и охота прискучила! Почти половину собак раздарил. Только, Андрей Иваныч, не надоедай: люблю я тебя, а не люблю, когда ты поёшь всё старые песни.
Вошёл князь Алексей Григорьевич, и разговор оборвался. К вечеру вице-канцлер уехал.
«Совсем таки испортили ребёнка, – думал дорогой старый воспитатель, – так испортили, что и поправить, кажется, нельзя. А всему виной этот Иван… Ох, Иван, Иван… поплатишься ты… Что будет – и предвидеть человеческому разумению невозможно… Одно только хорошо, что уедем отсюда… самому, наконец, наскучило. Рассчитывали сиятельные, да ошиблись – пойдёте по той же дорожке, что и светлейший…»
По отъезде барона Андрея Ивановича молодёжь собралась в зале и принялась для развлечения государя играть в фанты.
– Чей фант вытянется, что тому делать? – спросила, встряхивая узел с фантами, некрасивая девушка, дальняя родственница Долгоруковых, жившая у них для компании дочерям.
– Поцеловать сестру Катю! – бойко решила младшая сестра Анна, подбегая к хранительнице фантов.
Она запустила руку в узел и с торжеством вынула оттуда царский платок. Но вместо того, чтоб поторопиться выполнить приятный штраф, государь с неудовольствием отвернулся, встал и вышел в другую комнату. Игра расстроилась, все почувствовали себя неловко, а побледневшая княжна Катерина проводила государя недобрым взглядом.
Весь этот вечер государь был в раздражительном и придирчивом расположении духа – так, по крайней мере, объяснили себе Алексей Григорьевич и Прасковья Юрьевна грубую выходку и беспрерывные насмешки государя над всеми ними. И отчасти они были правы. Как все нервные люди, государь всегда ощущал на себе резкие перемены погоды, может быть даже в более сильной степени, так как его истощённый организм сделался чрезвычайно восприимчив и чувствителен. Погода же действительно стояла самая отвратительная, способная нагнать сплин на самого неподатливого человека. Глубокая осень со сплошным серым небом, мелким неустанным дождём, сыростью, воем ветра и постоянным хлопаньем ставней: невольно нагоняла тоску. Государь рано пошёл в свою, спальню, и вслед за ним разошлись по своим комнатам гости и хозяева.