Пока ты моя

– Я… – мнусь, бормоча что-то невнятное. Понятия не имею, что сказать. – Ну…

Заинтересованная улыбка медленно сползает с лица Пип, и теперь собеседница тоже ищет способы прервать мои дальнейшие объяснения. Язык моего тела говорит о нервном напряжении: страдальческое выражение лица, скрещенные руки, обнимающие бесконечно далекое от беременности тело, нервно трясущиеся ноги, стучащие по плиткам пола, – более очевидно донести до Пип, что я не желаю говорить на эту тему, нельзя. И все-таки сейчас мне придется это сделать.

– Все довольно сложно, – говорю я. Слоги режут мне рот, будто бритвы.

Пип молча смотрит на меня, явно чувствуя неловкость, ругая себя на чем свет стоит и мечтая никогда не задавать этот злосчастный вопрос. Только поглядите на нее, восседающую на красивом кухонном сосновом стуле Клаудии, всю такую беременную, раздавшуюся вширь, переполненную жизнью, надеждой и любовью! Ее огромные налитые груди вздымаются под безразмерным свитером. Она наверняка связала его сама – спокойная ручная работа, которой можно заниматься в мирном ожидании ребеночка. Как мило. И до чего же не похоже на меня.

– Я просто еще не встретила подходящего человека.

Мне не нужно больше ничего объяснять. Следует остановиться прямо сейчас. Она все равно никогда не поймет. Прекратим этот разговор, Пип станет легче от того, что ее бестактность сведена на нет, и мы сможем болтать о выпечке, школе или о том, как давно она знает Клаудию. Но вместо этого, по какой-то неизвестной, но ужасающей причине, я продолжаю:

– Это не потому, что я не пыталась, смею вас заверить. Знаю, о чем вы думаете. О том, что я явно разменяла четвертый десяток, мужчины в моей жизни нет, так что лучше бы мне поторопиться, но как я смогу сделать это без партнера…

«Что я несу?..» – мелькает у меня в голове.

Впиваюсь ногтями в ладони, чтобы заставить себя замолчать. Уж кто-кто, а я-то слишком хорошо знаю, что существует множество способов заполучить ребенка и без партнера. Дело лишь в том, что ни один из этих способов до сих пор не сработал.

– Вам уже есть тридцать? – делано удивляется Пип в никудышной льстивой попытке сменить тему. Ее щеки наливаются багровым. Беременные женщины легко взвинчиваются до предела.

– Тридцать три, – отвечаю я ей. – Тридцать три, старая дева и никаких детей.

Я смеюсь, но это напоминает смех слабоумной. Так и слышу слова своей матери из могилы: «Ну и ну, она не замужем, у нее нет детей! А ведь я говорила…» Тут у меня вырывается еще один слабый смешок – просто чтобы немного остыть и разрядить обстановку. Мне почему-то хочется, чтобы Пип – кто угодно, хоть кто-нибудь – почувствовала мою боль, но я не должна позволять этому желанию разрушить все. Последнее, что мне сейчас нужно, – это чтобы Пип сказала Клаудии, что я какая-то там одержимая детьми психичка. Тогда Клаудия вышвырнет меня в мгновение ока. Тут же вылечу отсюда, можно не сомневаться. Я перевожу дыхание.

– Но все в порядке. Мне посчастливилось работать с детьми. – И я снова смеюсь. На сей раз мои слова звучат убедительнее.

– Рада это слышать, – отзывается Пип со вздохом, который явно означает облегчение.

Наконец-то этот разговор закончен – точка.

– Мамочка, Ноа сломал Барби, – жалуется Лилли, протягивая матери искореженную голую куклу.

– Ой, ну надо же! – сокрушается Пип, искоса глядя на меня, словно это почему-то моя вина. – Дай-ка посмотреть.

– Ноа, – окликаю я с наигранной надменностью, – зачем ты это сделал?

На самом деле я с трудом удерживаюсь от желания погладить его по голове и похвалить: «Молодец, отлично сработано!»

– Потому что Барби – глупая и ненастоящая, – отвечает он, эхом повторяя мои собственные мысли.

– Это нельзя считать веским доводом, позволяющим ломать чужую куклу, – объясняю я мальчику. – Что ты скажешь Лилли?

Ноа пожимает плечами. Он кусает губу, пока из той не начинает идти кровь.

– Попроси прощения, – подсказываю я ему.

– Она не сломана, – говорит Пип, отдавая Лилли починенную куклу. – Просто немного искривилась.

Дети уходят с кухни, и я наблюдаю, как глаза Ноа внимательно следят за Лилли и немного перекошенной Барби. Не сомневаюсь, он попытается довершить свое темное дело. Я понимаю, что Ноа напоминает меня: не может жить спокойно, так и тянет нарваться на неприятности.

Когда Пип наконец-то уходит, волоча за собой насупившуюся Лилли и обещая устраивать такие совместные детские игры каждую неделю, я решаю приготовить мальчикам ужин. Обещала ведь домашний суп, не так ли?

Заглянув в гостиную, я вижу, что близнецы буквально приклеились к каким-то мультикам или чему-то в этом роде. Приглядевшись, понимаю, что Оскар на самом деле спит в кресле: перевалился через подлокотник, а изо рта тонкой струйкой прямо на обивку стекает слюна. Ноа бросает на меня ленивый взор – между нами явно установилась некая негласная связь – и опять утыкается в телевизор, не говоря ни слова.

Тихо закрываю дверь и хватаю пальто, кошелек и ключи. Вылетев на верхнюю ступеньку лестницы, прочесываю глазами улицу – слева и справа. Вокруг – ни души, никого, кто обратил бы на меня хоть какое-то внимание. Отсюда я почти могу разглядеть свою цель и, вобрав в легкие больше воздуха, бросаюсь вниз по лестнице и выбегаю через парадные ворота. Не останавливаясь, несусь к магазинчику на углу, покупаю все, что мне требуется, – ругая про себя какую-то стоящую впереди старуху, которая медленно отсчитывает мелочь по одному с трудом накопленному пенсу, – и, прежде чем осознаю это, я уже снова оказываюсь в прихожей, срывая с себя пальто. Пытаясь восстановить сбившееся дыхание, опять заглядываю в гостиную. Мальчики все так же благополучно сидят на своих местах, но тут адреналин пронзает мое тело, и перед глазами все расплывается. Метнувшаяся к дверному косяку рука поддерживает меня, не давая упасть.

– Джеймс, – машинально приветствую я. И вымучиваю из себя улыбку, которая тут же скрывается под сковывающим лицо выражением шока.

– Зои, – отзывается Джеймс, и у меня остается меньше секунды, чтобы решить, сердится ли он, знает ли он, что я оставила его сыновей одних. – Как прошел ваш день?

– Превосходно, – отвечаю я, все еще сомневаясь и проклиная себя за то, что понятия не имею, как готовить суп.

– Вы, похоже, замерзли, – замечает Джеймс, разгибаясь и потягиваясь.

– Я только что выбросила мусор в контейнер, – объясняю я, вознося про себя благодарственную молитву за то, что действительно чуть раньше сделала эту неприятную домашнюю работу и теперь у меня хватило присутствия духа, чтобы вспомнить об этом. Набитое доверху мусорное ведро на кухне выдало бы меня с головой. Я подальше отодвигаю ногой стоящий на полу полиэтиленовый пакет из магазина, хотя мне не стоит беспокоиться: Джеймс плюхается на диван, приобнимая за плечи сыновей.

– Отлично! – неловко бросает он. Теперь, когда Оскар проснулся, Джеймсу гораздо интереснее болтать со своим сонным сыном, чем заботиться о моих делах.– Что ж, тогда я начинаю готовить ужин, – сообщаю я и удаляюсь на кухню.

– Пахнет божественно! – восхищается Клаудия.

Она выглядит уставшей и напряженной, но пытается скрыть это под маской веселости, основательно приклеившейся к ее лицу. Не думаю, что сейчас, когда я все еще нахожусь здесь, она чувствует себя полностью в своей тарелке. Ей стоит понять, что это – вынужденная необходимость для нас обеих.

– Это – суп, – с гордостью объясняю я.

Содержимое большой кастрюли на плите «Ага» булькает на медленном огне. Перед тем как приступить к работе на кухне, быстрый поиск в Интернете научил меня пользоваться этой проклятой штукой. Очевидно ведь, что у моих прежних нанимателей такие плиты были.

– Домашний суп, разумеется.

Десять пустых консервных банок – а домашний суп готовится только в больших количествах, это я когда-то узнала от своей тети, – выпотрошенных и смятых, теперь лежат на самом дне мусорного бака. Достаточно добавить и смешать несколько свежих пряных трав, и никому не вздумается выяснять, откуда взялись ингредиенты супа. Не думают же мои работодатели, в самом деле, что я целый день чистила и резала овощи!