Страница 20 из 39
Но поскольку ранее выброшенную активность огромное количество техники на своих колесах распространяло по разным площадям, был пылеперенос в сухое лето, и это увеличивало некоторое количество пораженных зон, — в СМИ все это связывалось с тем, что реактор живет и продолжает выбрасывать радиоактивность из себя в увеличивающихся количествах. Это создавало нервную обстановку для тех, кто там работал, кто проводил дезактивационные работы. Под влиянием слухов, неточной информации возникли избыточные проекты, типа: поставить «тюбетейку» на 4‑й блок, — проект, с которым я боролся, начиная с мая. Это проект совершенно бессмысленный. Тем не менее, разными организациями создавались различные проекты такой внешней оболочки, которая, если бы она была поставлена, только затруднила бы последующие работы по сооружению укрытия и никакого эффекта, с точки зрения выноса аэрозольной радиоактивности, не дала бы.
Но настолько сильны были разговоры, что всё-таки реактор «чадит» — выделяет радиоактивность в заметных количествах, — что были получены команды на изготовление разного рода таких покрытий. Они создавались, испытывались, но дело кончилось тем, что одна из последних конструкций, поднятая вертолетом, тут же рухнула на землю во время испытаний и была полностью снята. От этих проектов мы отказались.
Мне вспоминается, как во время войны было два сорта информации: ежедневная, которая появлялась в наших газетах, — сообщения ТАСС: где мы отвоевали занятые немцами пункты, где мы отступили, где мы взяли большое количество пленных, где мы потерпели какое‑то частное поражение; — это была точная, официальная информация, которая давала представление о радостных или горьких событиях на фронте. А наряду с этим было много журналистских очерков о конкретных боях, о конкретных людях, о героях–тружениках тыла и т. д.
Так вот, наша пресса очень много давала информации второго сорта о людях, о их впечатлениях, о том, что там происходит, но очень мало давалось информации типа ТАССовской — регулярной, что и как на сегодняшний день произошло, что изменилось. Вот в этом, по-моему, и был дефект информационной системы, во‑первых, а во‑вторых, было мало выступлений учёных‑специалистов.
Я вспоминаю, пожалуй, одно-единственное выступление профессора Иванова из Московского инженерно‑физического института, который в большой статье просто пытался разъяснить: что такое эти самые бэры, миллирентгены, на каком уровне они представляют собой реальную угрозу для здоровья человека, на каком уровне они не представляют собой реальной угрозы, как можно вести себя в условиях какой‑то повышенной активности, каких‑то повышенных радиационных фонов. Вот это была, пожалуй, единственная, если я чего‑то не забыл, статья, которая произвела полезное, трезвое действие на окружающих. Но число таких статей могло быть, конечно, увеличено.
Представляется мне, что излишне скромно и осторожно писалось и о том, что же произошло в самой станции, почему произошла авария, в чем здесь и чья вина, и реактор ли плох или какие‑то действия персонала были из ряда вон выходящими. Конечно, об этом писалось много, и сам я был причастен к описанию тех событий, которые предшествовали аварии. Но на самом деле полной картины того, что, почему, как происходило, мне кажется, ни один человек ещй по-настоящему и не знает.
В общем, эта чрезвычайная ситуация показала, что нетривиальная ситуация — трагическая ситуация, тяжелая, масштабная ситуация — требует не просто мобилизации больших информационных ресурсов, но и очень творческого, очень грамотного использования этих ресурсов для того, чтобы в нужной последовательности и в нужном объеме население получало сведения о происходящем, чтобы относилось к информации с полным доверием и, главное с возможностью эту информацию использовать для каких‑то практических действий, либо для того, чтобы проявить там, где нужно, беспокойство, а там, где нужно, — наоборот, успокоиться, чтобы это было довольно регулярно и не неожиданно. В общем, все это были чрезвычайно важные вопросы.
Иногда мне даже кажется, что освещение событий такого масштаба могли бы иметь и специальную телевизионную и газетную рубрику «Чернобыль», состоящую из двух частей. Часть этой рубрики должна быть чисто официальная — от правительственной комиссии давать там точную информацию на тот момент; а вторая часть — эмоциональная, описательная с личными точками зрения. В общем, это серьезный вопрос: как, в каком масштабе освещать подобные крупные очень неприятные и тяжелые события, затрагивающие, беспокоящие практически все население страны, да и не только нашей страны.
1986—1988 г.
О научной работе в области атомной энергетики
Я был членом Научно-технического Совета Министерства Среднего машиностроения СССР, но не был членом реакторной секции этого Совета, поэтому многих деталей, конкретных дискуссий я не знал. На НТС Института довольно часто обсуждались концептуальные вопросы развития атомной энергетики, но крайне редко — технические аспекты, качества того или иного реактора, качества топлива, имеющиеся проблемы. Эти вопросы обсуждались либо на реакторных секциях Министерства, либо на научно-технических советах соответствующих подразделений.
Но, тем не менее, информация, которой я располагал, убеждала, что не все благополучно в деле развития атомной энергетики. Потому что невооружённым глазом было видно, что наши аппараты принципиально мало отличались от западных, скажем, по своей концепции, в некоторых вопросах даже превосходя их, но больно были обеднены хорошими системами управления и диагностики.
Крайне беспокоил сам факт, что американцем Рамсомсоном был проделан анализ безопасности атомных электростанций (последовательно он искал возможные источники каких-то неприятностей, приводящих к авариям, систематизировал их, вёл вероятностные оценки того или иного события, оценки того, с какой вероятностью данное событие может привести, скажем, к выходу активности наружу), а мы об этом узнавали из зарубежных источников. Я не видел в Советском Союзе ни одного коллектива, который мало-мальски компетентно ставил бы и рассматривал эти вопросы.
Наиболее активно за безопасность атомной энергетики у нас выступал Виктор Алексеевич Сидоренко. Мне его подход к вопросам безопасности казался серьёзным, потому что он реально знал картину, связанную с эксплуатацией станции, с качеством изготавливаемого оборудования, с теми неприятностями, которые порой встречались на атомных станциях. Но его усилия были направлены главным образом на то, чтобы справиться с этими неприятностями: во-первых, организационными мерами; во-вторых, системой совершенствования документов, которые должны находиться на станциях и у проектантов; в-третьих, он очень беспокоился о создании надзорнных органов, которые контролировали бы ситуацию. Все это он называл организационными мерами.
Большое беспокойство проявлял он и его единомышленники по вопросу качества оборудования, которое поставлялось на станции. В последнее время мы все вместе стали проявлять беспокойство о качестве обучения и подготовленности персонала, который проектирует, строит и эксплуатирует атомные станции, потому что число объектов резко возросло, а качество персонала, участвующего в этом процессе, скорее понизилось — и понижалось на наших глазах.
Вот вокруг этих вопросов я бы сказал, что Виктор Алексеевич Сидоренко был лидером людей, которые проявляли беспокойство. Он не получал должной поддержки в нашем Министерстве, каждый документ, каждый шаг давался с мучительным трудом и это тоже психологически можно понять, потому что ведомство, в котором мы все работали, было построено на принципах высочайшей квалификаций людей, исполняющих любую операцию с высочайшей ответственностью.