Комиссаржевская

У актеров, как у писателей, действительно зоркий глаз. Вера Федоровна и не подумала бы расспрашивать о своей хозяйке: в черной кружевной косынке, в плаще без рукавов, с застежками в виде львиных голов, ни на минуту не смолкающая Наталья Ивановна была вся на виду. Вера Федоровна слушала, не отводя глаз от этой типичной петербургской вдовы-чиновницы, и по-актерски сожалела, что не в ее амплуа такие роли.

«А может быть, и сыграю когда-нибудь ее…» — думала она, предоставив матери договариваться с квартире.

Комнатка с терраской, отдельный ход, хозяйка и даже цена — все было хорошо.

Вера Федоровна, едва взглянув на себя в зеркало, поспешила в театр.

Небольшой дачный поселок напоминал провинцию и деревню. Едва выйдя за калитку дома, Вера Федоровна спросила первого попавшегося мальчишку:

— Как пройти в театр?

Она давно уже свыклась с готовностью всех людей служить ей, если она к ним обращалась. И она нисколько не удивилась, что даже этот вихрастый, занятый своим делом мальчик тотчас же, садясь верхом на палку, изображавшую коня, вызвался ее проводить. Мальчик скакал, погоняя своего коня, и ей, чтобы не отстать, пришлось торопиться. Дорога шла через железнодорожное полотно, лесом, и самый театр вынырнул как-то неожиданно, вдруг, в том же лесу. Мальчик сказал:

— Вот он!

И погнал коня обратно, не остановившись.

Вера Федоровна опустилась на скамью за барьером, заменявшим стены этому обыкновенному дачному летнему театру. Такие театры она уже видела. Несложный переплет перекрытий из четырехгранных балок с сердцеобразными концами держал шатровую крышу на серых, растрескавшихся от времени столбах. Потолка, даже дощатого, не было. Подняв голову, Вера Федоровна заметила щели в крыше. Ей стало грустно, холодно, одиноко, и невольно со вздохом у нее вырвалось вслух:

— Боже мой, что за театр!

— А вы, сударыня, чего же ожидали? Театр как театр! — раздалось позади.

— Ну, а дождь? — ответила она, показывая на крышу, прежде чем взглянуть на неожиданного собеседника. — Ведь это Петербург, а не Ялта все-таки.

— В дождь сидят под зонтами, публика привычная!

Вера Федоровна рассмеялась и оглянулась. За спиной у нее стоял молодой человек с бритым лицом, большим ртом, пухлыми, как у добродушных людей, яркими губами. Карие глаза его под темными бровями смеялись, говорил он сценически спокойно и серьезно. Не узнать в нем актера было невозможно.

— Что, репетиция уже началась? — испуганно спросила она. — Вы здесь служите?

— Начинается, здесь служу, актер Бравич Казимир Викентьевич, — последовательно отвечал он на ее вопросы.

— Здравствуйте, я у вас в труппе!

Вера Федоровна протянула через спинку скамьи руку сослуживцу. Рука ее попала в луч солнца, и молодой человек, наклоняясь, чтобы поцеловать ее, увидел тонкие нервные пальцы, почти просвечивающие на свету.

— Уже догадался, сударыня, догадался, — проговорил он. — Вы вторая инженю, из Новочеркасска. Только вас и ждем… Пойдемте, я буду вас знакомить.

Вера Федоровна благодарно посмотрела на него и стала пробираться к выходу, задевая коленями жесткие края длинной скамьи.

— Роли все расписаны, — продолжал Бравич, следуя возле нее по узкому проходу, — завтра будем репетировать пьесу Немвродова, у вас там роль!

Выбравшись за барьер, Вера Федоровна приостановилась на минуту, чтобы успокоить нервное дыхание, как будто готовилась выйти на сцену. Бравич замолчал. Полуденная жара и тишина стояли над поселком. Высокие ели шуршали иголками, и от их шуршания веяло покоем. Вера Федоровна, глубоко вздохнув, кивнула спутнику, приглашая продолжать путь и все еще слушая всегда грустный, всегда задумчивый шум леса.

— Вот так и во время спектакля: пауза — и слышно, как шумит лес… — сказал он, прислушиваясь вместе с нею.

Репетиции еще не начинались, но в назначенный для них час актеры труппы все равно собирались на сцене присмотреться к будущим партнерам, поговорить и немного посплетничать. Бравич ввел Веру Федоровну с театральной торжественностью и, будто старый ее знакомый, стал представлять ей товарищей.

В этом сезоне в труппу входили отличные провинциальные актеры: Яков Сергеевич Тинский, Александр Михайлович Звездич, Кондрат Николаевич Яковлев и Казимир Викентьевич Бравич.

Актеры приняли Веру Федоровну с актерским радушием, веселым и шумным, немножко театральным, но в меру искренним: в дачных театрах, существовавших всего два-три месяца, все чувствовали себя гостями, сошедшимися на время и ничем, кроме как вежливостью, друг другу не обязанными.

Бравич провел Веру Федоровну темными театральными закоулками в какую-то клетушку, где за счетами среди бутафорской бронзы, канделябров и расписанных под парчу холщовых скатертей препирались руководители труппы.

— Ну, хоть одну заднюю стенку пусть напишет, — упрашивал Казанский.

— Никаких новых стенок, никаких кулис! — решительно все отвергала Струйская.

Молодая женщина с высокой прической, в изящном шелковом платье, с золотою цепочкою на груди, продолжая говорить, величаво повернула голову, когда Бравич открыл расхлябанную дверь и пропустил вперед Веру Федоровну.

— Наша инженю! — крикнул Бравич, не входя, чтобы окончательно не загромождать комнатку, пере-набитую уже вещами и людьми.

Казанский приветливо встал, но и шага навстречу тут нельзя было сделать.

— Слава богу, — проговорил он, знакомя Струй-скую с новой актрисой, — вот и Вера Федоровна. Завтра можно репетировать! Квартиру нашли?

Вера Федоровна ответила, что уже устроилась у Натальи Ивановны, которую действительно, кажется, все знали в Озерках, и прибавила, что готова в любую минуту взять назначенную ей роль. Беседа была короткой. Закрывая уже дверь, она слышала:

— Я повторяю: одну только заднюю стенку!

— Ни стенок, ни кулис, ничего — вы не в Александринском театре!

Тетрадку с ролью вручил Вере Федоровне старичок суфлер, а по пути домой она уже успела просмотреть ее — это была роль Верочки из пьесы Немвродова.

Каждое утро теперь Вера Федоровна отправлялась на репетиции. Путь ее лежал через железнодорожное полотно, а затем по лесной тропинке, похожей на парковую аллею. Тонкие свежие ветки, свисавшие с деревьев, касались головы молодой женщины, и она любила срывать их и так идти с ветками в руке. Ничто так не радовало ее, как живая природа земли.

На праздник троицы в России украшали церкви и комнаты в доме молоденькими березками, от них веяло праздничной радостью. Это же ощущение радости возбуждали у Веры Федоровны ветки, сорванные здесь в лесу, и незнакомые Озерки, новый театр не казались уже чужими и враждебными.

Немвродову не терпелось поскорее увидеть новую актрису. Как ни снисходительно относился автор к своей пьесе, зная ее недостатки, он надеялся, что актеры сумеют сделать их незаметными. Между тем первая встреча с молодой актрисой не давала ему таких надежд. Маленькая, худенькая, почти хрупкая, со скромным выражением больших глаз, она, как показалось Немвродову, скорее подходила к героине страдающей. А ведь его Верочке восемнадцать лет, и она по ходу действия шалунья, своевольница.

Она дочь чиновника, в общем добродушного человека, который под башмаком у супруги. Хозяйка дома, стареющая женщина с большими претензиями, старается выдать свою дочь за богатого, но бесцветного князя. Ее мечтам, однако, не суждено сбыться: Верочка влюбляется в молодого студента университета, который дает уроки ее брату. Отец поддерживает молодежь в невинной хитрости, будто их учитель знатного происхождения. Жена соглашается на брак. Когда правда обнаруживается, изменить уже ничего нельзя. Все кончается на радость Верочке.

Сама пьеса столь бесцветна, что не сохранилось рецензий или воспоминаний о том, как играла эту роль Вера Федоровна. Но вот что писал позднее сам Немвродов:

«…С первого же выхода на сцену она приковала к себе внимание всего зрительного зала. Было что-то своеобразное не только в ее исполнении, но и во всей ее внешности. Большие глубокие глаза и чудный, в душу проникающий голос. Уходя в первом действии со сцены, она, опустив глаза, произносит всего четыре слова: «Хорошо, батюшка. Хорошо, матушка». Но произнесены они были так, что весь театр зааплодировал».