Киров

На флагмане флотилии, рядом с командующим Юго-Восточным фронтом Василием Ивановичем Шориным, Лариса Рейснер однажды увидела и запечатлела Кожанова таким:

«Дальше профиль, неправильный и бледный, выгнутый, как сабля, с чуть косыми глазами и смутно улыбающимся ртом, словом, один из тех, которые могут позировать художнику для тонкого и выносливого бога мести в казацкой папахе. Бесшумная походка, легкий запах духов, которые он любит, как девушка, и на черной рубашке красный орден — это и есть Кажанов, ставший почти легендой начальник десантных отрядов Волжской флотилии».

Иван Кузьмич действительно питал слабость к духам, но вряд ли годился в бога мести, так как мстительность была чужда ему, а папахи он не носил, хотя и был кубанским казаком — казаком, променявшим степное раздолье на воды Камы и Волги, на их побережья.

Он ценил порядок в быту, ненавидел водку и наказывал новичков за выпивку — бывалые кожановцы поводов для наказания не давали. Он ценил порядок в бою. В сапогах и кожаной фуражке, в черной шинели нараспашку, с маузером на ремешке, во время сражения он обычно похаживал-посматривал, заложив руки за спину. После боя, поначистившись до лоска, отдыхал, читал, пел. Пел, рассказывают, с упоением, забывая все на свете:

Городов он не захватывал, но славился среди красных и белых. Когда сообщали, что на подмогу кинут кожановцев, этому радовались в наших частях, как обрадовался Киров. Когда разведка белых доносила начальству, что на передовой замечены кожановцы, офицерики на всякий случай срезали погоны. Напрасная предосторожность: кожановцы отправляли в штабы наравне с рядовыми белогвардейских офицеров, сдававшихся в плен.

Кожанов был образован, умен и, командуя обычно полутысячью, тысячью десантников, на большее не соглашался, хотя ему дали бы полк, бригаду. Окончив после гражданской войны академию, он в тридцатых годах был командующим Черноморским флотом, членом Военного совета при наркоме обороны СССР.

На станции Бузан кожановцы под покровом ночи высыпали из эшелона, растаяли в степи. Их насчитывалось четыреста пятьдесят штыков, два эскадрона, батарея. Прятались, ходили в разведку. В нужный день и час на сигнал ответили:

— Даешь!

В течение суток кожановцы прошли девяносто километров — девяносто километров за сутки — то песками, то вязкими топями, то по пояс, то по шею в воде.

Более доступными, но менее выгодными путями к десантникам подтягивались отряды, роты, группы, собранные в Астрахани. Белогвардейцы не обнаружили и их.

18 ноября обходная колонна внезапно ударила по белоказакам и выбила их из двух сел. На другой день белых выжили из третьего села, еще через день — из трех сел. Тогда двинули в наступление основные части. Противник уходил по единственному пути, который не удалось отрезать, — к селению Большое Ганюшкино, где закрепился. Десять дней длились победные бои. Только малый кавалерийский отряд белых уцелел, улизнул. Кроме тысяч пленных, было взято много техники и снаряжения — никогда столько трофеев XI армия еще не брала у врага.

1 декабря Киров и Бутягин телеграфировали Ленину:

«Части XI армии спешат поделиться с вами революционной радостью по случаю полной ликвидации белого астраханского казачества. Свыше полугода назад по устью Волги и по побережью Каспия сбилось контрреволюционное казачество. Прекрасно снабженное всем необходимым господствовавшими в Каспии бандитами английского империализма, оно представило весьма серьезную угрозу красной Астрахани и получило задачу запереть великую советскую реку и взять Астрахань. Нужно было положить раз и навсегда предел такой дерзости, и ныне это выполнено… Чрезвычайно тяжелая географическая обстановка не могла явиться препятствием для самоотверженных красноармейцев и военных моряков. После непрерывных боев противник в районе Ганюшкино был крепко прижат к Каспию, а сегодня ему был нанесен окончательный удар, смертельно сокрушивший белое астраханское казачество».

Оборона Астрахани завершилась.

На царицынском направлении XI армия тоже била противника, сбросив его в Волгу близ города Царева, у хутора Букатина. Крупные победы Красной Армии, особенно на главном, Южном фронте, благоприятно отзывались и на Юго-Восточном фронте. XI армия начала получать подкрепления.

Прибыла только что сформированная Таманская дивизия. Ею командовал герой гражданской войны Епифан Иович Ковтюх, выведенный под именем Кожуха в «Железном потоке» Серафимовича. 50-й Таманской дивизии выпала большая честь — 3 января 1920 года она первой ворвалась в Царицын, полностью освобожденный в тот же день от белогвардейщины.

Укрепилось и армейское руководство. По просьбе Кирова членом Реввоенсовета вместо уехавшего Куйбышева вновь прислали Механошина. Прислали талантливого командарма, бывшего полковника Матвея Ивановича Василенко. Дали нового начальника штаба, бывшего генерала Александра Кондратьевича Ремезова, пожилого, уважаемого специалиста. После гражданской войны, когда он вышел в отставку, его достойно вознаградили за верную службу. Ремезов поселился на юге, у моря, жил на государственный счет в особняке с личным поваром, имел автомобиль с личным шофером, что по тем трудным временам почиталось жизнью княжеской.

XI армию включили в новый, Кавказский фронт. Она победно шла на Северный Кавказ, по краям и в края, где прежде терпела поражения.

Ранней весной, когда армия уже достигла Терека, пора было Кирову и командарму Василенко перебраться туда. Калмыцкую степь развезло, терять недели на поездку они не могли. Оставалось лететь. Лететь, хотя подобных рейсов в истории авиации никто и не помнил. Четыреста километров без трассы, без предварительной разведки, без аэродромов, без городов. А самолеты — «Фарсаль» и «Ваузен», старые галоши, летающие гробы.

Вылетели утром 17 марта. Сергею Мироновичу предоставили «Фарсаль XXX», который вел герой гражданской войны Сократ Александрович Монастырев. Спустя несколько лет он издал об этом перелете книгу, в которой Сергей Миронович упоминается как член РВС К-в.

В книге рассказывается, что рельеф местности не совпадал с изображениями карты. А вскрывшаяся Волга разлилась и затопила высотки, по которым намечалось ориентироваться. Там, где должно было находиться селение Яндыки, лежало несколько деревень, окруженных водой. Отыскать с воздуха Яндыки помог Киров. Сели благополучно, хотя площадка была настолько скверна, что резервный самолет, везший механика и запасные части, разбился, приземляясь. Пилот и механик только чудом уцелели среди груды обломков.

Поднялись вновь. Ветер трепал изношенный «Фарсаль», мотал во все стороны. На высоте в две с половиной тысячи метров «Фарсаль» пошел ровнее. Но вновь неладно. «Ваузен», на котором летел Василенко, взял неправильный курс и, не замечая сигналов Монастырева, мчался в глубь степи. А заранее условились лететь на виду друг у друга. Пришлось лететь по заведомо ложному пути. Внизу простиралась совершенно голая земля, сплошь покрытая песками — ни растительности, ни рек, ни дорог, ни селений. Никаких признаков жизни. «Ваузен» пошел на посадку. Сел. Рядом сел и «Фарсаль». В моторе «Ваузена» что-то испортилось, и пилоты принялись чинить его.

Темнело. Кругом ни души. Но Василенко успел высмотреть калмыцкую юрту. Направились к ней. За изгородью, возле коров, баранов, верблюдов, в углу двора тесно жались плечом к плечу мужчины, женщины, дети. Сергей Миронович приблизился, поздоровался. Один из калмыков кое-как говорил по-русски. Он признался: увидев машины, все решили, что с неба спускаются злые духи, шайтаны.

— Поздравляю, — рассмеялся Сергей Миронович. — За чертей приняли.

Окончательно убедившись, что перед ними не злые духи, хозяева очень обрадовались. Зарезали барашка, изжарили его на костре. Все уселись вокруг огня. Гостей наперебой угощали и мясом, и топленым молоком, и лепешками, и солоноватым чаем. Монастырев писал, что сроду такого вкусного молока не пил. Василенко рассказывал, что чай, хотя и странный на вкус, понравился ему и Сергею Мироновичу.