Киров

Беду принес Гутовский, который звался еще Симоновым, Газом, Маевским, Седоком и так далее. Одаренный, смелый, неутомимый, он мог служить олицетворением подпольщика. Ничто не предвещало его падения, как падение не предвещало впоследствии позднего раскаяния и трагической смерти Викентия Аницетовича Гутовского.

Он был одним из руководителей Сибирского союза РСДРП. Побывав за границей как представитель этого союза, Симонов-Гутовский втихомолку связался там с меньшевиками, а с Лениным даже не увиделся, оставив ему послание. Обзывая меньшевиков анархистами и дезорганизаторами, Симонов тем не менее домогался перемирия с ними, противореча собственному суждению о них.

Владимир Ильич подробно ответил Сибирскому союзу, растолковывая Гутовскому-Симонову пагубность его домогательств. Написала в Томск также Надежда Константиновна Крупская, обеспокоенная странной двойственностью сибирского представителя. Оба письма исчезли. Утаил их Гутовский или нет — неизвестно. Во всяком случае, он ни о своем лицемерном послании Ленину, ни о своих связях с меньшевиками сибирякам не говорил и по-прежнему считался большевиком.

А весной 1905 года он с мандатом в Лондон, на III съезд партии, самовольно, по-дезертирски отправился в Женеву, где собрались меньшевики. Они отблагодарили перебежчика, избрав его членом своего ЦК, так называемой организационной комиссии.

В июне, когда Гутовский возвратился из Женевы, созвали в Томске конференцию Сибирского союза РСДРП. Кроме трех десятков делегатов, присутствовали еще несколько партийных профессионалов и среди них Сергей Костриков. Поначалу делегаты принялись честить Гутовского. Но он, с блеском отбиваясь, блестяще наступал. Он брал не правотой, а игрой на сложностях и злоключениях, которыми изобиловали подпольные будни. Телеграмма о его дезертирстве, посланная Лениным и Воровским в Сибирь, пропала. Направленного туда участника III съезда Крамольникова арестовали в пути.

Не ведая, что в действительности было и чего не было в Лондоне и Женеве, большинство делегатов томской конференции бродили впотьмах и верили Гутовскому. Гутовский же вовсе не призывал идти к меньшевикам и твердил, будто он не перебежчик, а промежуточный наблюдатель внутрипартийных схваток. Ему верили и растерянно поддавались его уговорам.

Сергей Миронович уловил, что Гутовский, которого знали в подполье как Газа, лукавит, и не только сейчас, на конференции.

Еще двумя годами раньше Гутовский-Газ самовольно, незаконно выдал мандаты на II съезд партии Троцкому и иркутскому врачу Мандельбергу, столь же шаткому в марксизме. На съезде они пошли против Ленина. Сибирский союз и все его местные комитеты после съезда наотрез отмежевались от обоих лжеделегатов. Самоуправство Газа сочли случайной ошибкой. Ему продолжали доверять. Видимо, Газ, погрязший потом в меньшевистком болоте, ловко маскировался.

А теперь стало очевидно намерение Газа увести в болото побольше товарищей. Потому, не иначе, он ополчается против всего, что сам отстаивал. Кое-кто из меньшевиков издевался в свое время над Смирновым-Авессаломом, призывавшим заблаговременно готовиться к вооруженному восстанию. И вот, когда оно уже назревает, Газ, напомнив о разогнанной январской демонстрации, тоже посмеивается: с бульдогами и лефаше самодержавия не свергнешь. Посмеивается, хотя совсем недавно в револьверных залпах демонстрантов слышал грядущий грохот мортир.

— Это измена, — говорил Сергей Миронович товарищам. И ему было больно за подпольщика Газа, развенчавшего себя. Он горевал, предвидя, какой ущерб делу принесет измена пользовавшегося влиянием Газа. Эта измена вносила раскол в партийные ряды, она была сущей бедой.

К концу конференции в Томск прибыл издалека разъездной организатор Сибирского союза РСДРП Баранский — Николай Большой, тот, что главенствовал на сходке в татьянин день. Не по-приятельски свиделись приятели, стоявшие прежде рука об руку во главе Сибирского союза. Скрестились пылкая прямота Николая Большого и тонкая хитрость Газа, вынужденного, впрочем, отступать перед осведомленностью бывшего друга. Общее настроение конференции начало склоняться в пользу ленинцев, но поздно. Почти обо всем наиважнейшем уже были приняты меньшевистские или примиренческие решения.

Гутовский-Газ вскоре уехал в Петербург, где был известен как меньшевистский литератор Маевский. Тринадцать лет шел он ложным путем. После Октября, очутившись опять в Сибири, Гутовский понял, как жестоко заблуждался, и был расстрелян колчаковцами на исходе 1918 года.

По желанию Кононовой, матери погибшего знаменосца, Сергей Миронович поселился у нее, когда расстался с подпольной типографией.

Вновь и вновь перечитывал он «Что делать?» и полученные, наконец, решения III съезда партии.

Непоколебимый, спокойный, по-прежнему щедрый на улыбку, он знал, что делать, и этим привлекал многих партийцев. К нему потянулись и подкомитетчики братья Дробышевы, и боевики Алексей Степанович Ведерников с Николаем Ефимовичем Ивановым, и понаторевшие в подпольной «технике» студенты Иннокентий Васильевич Писарев с Михаилом Александровичем Поповым. Попов даже перебрался из отчего дома к Сергею Мироновичу. Их комната у Кононовой, сторожихи Общества книгопечатников, стала комитетской штаб-квартирой. Придерживался ленинских позиций и видный в будущем деятель советского здравоохранения Вольф Моисеевич Броннер, в доме которого тогда была основная штаб-квартира Томского комитета РСДРП.

Среди других активистов, а также рядовых партийцев, по определению Баранского, преобладало примиренчество. В одном они шли с ленинцами, во втором, третьем — с раскольниками. Это объяснялось и слабостью рабочей прослойки в городе, и влиянием Гутовского, и тем, что в Сибири, крайне отдаленной и оторванной от ведущих партийных центров, очень трудно было разбираться во все усложняющихся разногласиях. Большевики-активисты в борьбе против сторонников Гутовского опровергали доводы раскольников, разоблачали их происки, добивались признания законности III съезда партии. Благодаря этому и терпеливому разъяснению решений съезда некоторая часть примиренцев, колеблющихся перешла на сторону ленинцев. Но только некоторая часть. Естественно, создавать самостоятельную большевистскую организацию было преждевременно, тем паче что в комитете главенствовали меньшевики. Социал-демократическая организация оставалась по-прежнему объединенной.

Не порывая с меньшевиками, ленинцам надо было убеждать трудящихся, что только вооруженная борьба обещает подлинную свободу. Большевики готовили их к массовым политическим стачкам, которым в удобный момент предстояло перерасти в вооруженное восстание. Готовили его и томские большевики, напоминая рабочим о неустрашимости знаменосца Кононова. Сергей Миронович и его товарищи не ограничивались беседами в нелегальных кружках, выступлениями на учащающихся загородных массовках.

Еще весной кто-то подал мысль — соорудить надгробие на могиле Оси Кононова и к железным прутьям кованой ограды прикрепить проволокой пули в напоминание о том, что он не своей смертью умер. Теперь вернулись к этой мысли, и не только из желания воздать должное покойному другу. Не зря же посвященная ему листовка заканчивалась призывом:

Чтобы соорудить памятник, нелегально пустили в трудовой среде полсотни подписных листов. Взносы потекли в партийную кассу. Пятаки и гривенники, получаемые от рабочих, стоили больше иных сотенных ассигнаций. Еще важнее было другое: большевики исподволь выверяли тех, к кому обращались с подписными листами.