Елизавета Петровна

В довольно просторной деревянной церкви Зиновьева было приготовлено возвышение невдалеке от амвона, и на него поставили гроб с прахом княгини Полторацкой. Сзади него нашёл себе место гроб с телом дворовой девушки.

По окончании заупокойной литургии и отпевания гроб с телом княгини Полторацкой был опущен в родовой склеп Зиновьевых, где шестнадцать лет тому назад нашёл себе упокоение и муж Вассы Семёновны, а Таню Берестову похоронили на кладбище при церкви, и над её могилой водрузили большой чёрный деревянный крест с белой надписью, гласившей с одной стороны: «Здесь лежит тело рабы Божьей Татьяны Никитиной Берестовой», с другой: «Упокой, Господи, душу её в селениях праведных».

После того как гроб опустили в могилу, все приглашённые возвратились в дом, где был уже накрыт поминальный обед. Для дворовых людей был накрыт стол в застольной, а для крестьян – на дворе.

Княжна несколько раз в церкви лишалась чувств и наконец была замертво унесена с кладбища, так как в момент опускания гроба с телом её матери в склеп с нею сделался истерический припадок. Князь Луговой, в качестве жениха молодой хозяйки, распоряжался за поминальным обедом. Однако по окончании обеда княжна снова появилась среди гостей, которые уже начали разъезжаться.

– Могу я остаться побеседовать с вами? – улучив минуту, спросил её Луговой.

– Не сегодня, князь! Я положительно еле стою на ногах.

Князю Сергею оставалось только откланяться, и он уехал домой.

Несколько дней подряд он ездил в Зиновьево с целью переговорить с княжною, но та не принимала его.

– Что с нею? Она больна? – допытывался он у Федосьи.

– Слабы очень, а не то чтобы больны были, – докладывала Федосья, – немножко посидят, а всё больше в постельке. Каждый день плачут. Да и как не плакать? Ведь такое горе!

– Это верно, но…

Князь не докончил своей фразы.

– Я вовсе не узнаю её сиятельства. Словно подменили её, – продолжала между тем Федосья. – Точно она, и точно не она.

– Какой ты вздор мелешь? В чём же ты находишь перемену?

– Да, к примеру сказать, хоть относительно вас, ваше сиятельство: ещё с неделю тому назад только вы у неё на языке и были, теперь же следовало бы им вас принять, а они: «Не могу да не могу!» И какая тому причина, ума не приложу.

– Пусть отдохнёт, выплачется, – со вздохом ответил князь. – Иди к ней и, главное, ничем не раздражай её. Если княжна спросит обо мне, то скажи, что я был несколько раз и прошу её уведомить, когда она может принять меня.

Князь Сергей уехал и действительно целую неделю не показывался в Зиновьеве, ограничиваясь ежедневной присылкой нарочного «справиться о здоровье её сиятельства». Наконец посланный вернулся с утешительным известием, что княжна чувствует себя лучше и просит его завтра пожаловать.

Князь Сергей не спал всю ночь, дожидаясь часа желанного свидания.

Княжна Людмила приняла его в бывшем кабинете покойной матери.

«И она, и не она!» – мелькнуло в уме Лугового выражение Федосьи, неодобрительно высказавшейся об изменившихся отношениях княжны к нему, её жениху.

Хотя он тогда прекратил этот разговор, но слова старой служанки запали в его голову, и он часто возвращался к воспоминанию о них. В конце концов ему стало казаться, что он нашёл причину перемены княжны к нему. Поражённая обрушившимся несчастьем, она очевидно, приписала его легкомысленному поступку князя, который из простого любопытства, из желания угодить её капризу открыл роковой павильон. Удар за это нарушение дедовского заклятия поразил её, как близкое к нарушителю существо, как невесту его, князя Лугового. Естественно, что она и нравственно, и физически разбитая последствием, не могла отнестись равнодушно к причине своего несчастья – князю – и обвиняла его.

«Конечно, это пройдёт со временем, – думал князь Сергей – Не может же она не рассудить, что у меня не было в данном случае ни желания, ни даже помышления причинить ей зло. Она ведь знает, как я люблю её, знает, что я готов пожертвовать для неё жизнью. Разорвать отношения только вследствие этой сумасбродной мысли было бы сумасшествием».

Утром и вечером князь Сергей молился; молитва укрепляла его, поселяла надежду в его истерзанном сердце; он терпеливо ждал свидания, которое должно было, по его мнению, разъяснить всё, и наконец дождался его.

Княжна Людмила встала с кресла при входе его в кабинет и пошла к нему навстречу усталой походкой. Князь наклонился к её руке и горячо поцеловал её. Чуть заметная усмешка мелькнула на побелевших губах княжны.

– Садитесь, князь! – тихо сказала она.

Луговой не узнал её голоса, но повиновался и, только сев в кресло против княжны, взглянул на неё. Она чрезвычайно изменилась: бледная, худая, с опухшими от слёз глазами, она была неузнаваема.

– Княжна, поберегите себя! – невольно вырвалось у него восклицание.

– Зачем? – почти шёпотом начала она. – Судьба отняла у меня двух самых близких мне людей – мою мать, которую я боготворила, и Таню, которая была моей подругой детства и которую я так любила.

– Вы забываете, княжна, что есть ещё один человек, который готов умереть за вас! – заметил князь Сергей.

– Я не забываю этого, князь, и благодарю вас. Но судьба, видно, против того, чтобы этот человек сделался мне близким… по крайней мере, в скором времени. Вы, конечно, понимаете, что после всего случившегося нельзя думать о свадьбе ранее истечения года.

– Я понимаю это, – упавшим голосом проговорил князь.

– А год – много времени. Может всё перемениться. Вы уедете в Петербург.

– Я полагал, что и вам следовало бы ехать туда же. Жизнь здесь, полная тяжёлых воспоминаний, немыслима.

– Вы правы, я тоже поеду туда.

– В качестве моей невесты государыня не откажет взять вас под своё покровительство.

– С этим я не согласна, князь. Что будет через год, я не знаю; если вы не изменитесь в своих чувствах и возобновите ваше предложение, я, быть может, приму его, но теперь я освобождаю вас от вашего слова и надеюсь, что вы освободите меня. Я написала дяде и найти покровительство государыни могу в качестве его племянницы или даже просто в качестве княжны Полторацкой.