Страница 169 из 244
– За что же?
– Да ведь эта змея извела Ульяну, как только князь глаза закрыл.
– Извела? Мою мать! – воскликнула Таня, и её глаза загорелись огнём бешенства.
Уже тогда, когда Никита заявил, что ненавидит княгиню и княжну, в сердце девушки эта ненависть её названого отца нашла быстрый и полный отклик. В уме разом возникли картины её теперешней жизни в княжеском доме в качестве «дворовой барышни» – она знала это насмешливое прозвище, данное ей в девичьей – в сравнении с тем положением, которое она занимала в этом же доме, когда была девочкой.
«У, кровопийцы!» – мелькнуло у неё в голове восклицание, обычное у неё по адресу княгини и княжны во время бессонных ночей.
Теперь же, когда она из слов Никиты узнала, что княгиня извела её мать, чувство ненависти к ней и княжне Людмиле получило для неё ещё более реальное основание. Оно как бы узаконилось совершённым преступлением Вассы Семёновны.
– Известно, извела, – продолжал Никита. – Я тоже хоть и в бегах был, однако из своих мест весточки получал исправно. Стала княгиня, овдовевши, Ульяну так гнуть да работой неволить, что Ульяна-то быстрей тонкой лучины сгорела. Вот она какова, ваша княгинюшка. Правда, как уложила она Ульяну в гроб, то начала душу свою чёрную пред Господом оправлять, а для этого за тебя взялась – тебя, её же мужа отродье, барышней сделала. Да на радость ли?
– Уж какая радость! Сослали теперь опять в девичью.
– Знаю! Да мало того – замуж тебя выдать норовят, да не здесь, а в дальнюю вотчину.
– Что-о-о? – громко взвизгнула Татьяна и, как ужаленная, вскочила с лавки. – Ну, этому не бывать.
– И я говорю, не бывать… Положись только на меня, вызволю.
– Родимый, всё, что делать надо, сделаю.
– Садись! – Указал он ей на лавку, а сам сел рядом и, наклонившись к самому лицу Тани, стал что-то тихо говорить ей.
На её лице выражались то ужас, то злорадная улыбка.
Они проговорили далеко за полночь.
Таня благополучно пробралась назад в девичью: все девушки уже спали, так что никто, видимо, не заметил её отсутствия. Она тихо разделась и легла, но заснуть не могла. Голова её горела, кровь билась в висках, и Таня то и дело должна была хвататься за грудь – так билось в этой груди сердце.
А что, если всё действительно сделается так, как он говорит? Ведь тогда и она успокоится, будет жестоко отмщена. И чем она хуже княжны Людмилы? Только тем, что родилась от дворовой женщины. Но ведь в ней видимо нет ни капли материнской крови, как в Людмиле нет крови княгини Вассы Семёновны. Недаром они так разительно похожи друг на друга. Они – дочери одного отца, князя Полторацкого, они – сёстры. Почему же она должна терпеть такую разницу их положения? Людмиле всё, а ей ничего. У той общество, титул, красавец будущий жених, счастье, а у неё подневольная жизнь дворовой девушки и в будущем замужество с мужиком и отправка в дальнюю вотчину.
При одной мысли о возможности подобной отправки холодный пот покрывал всё тело молодой девушки, нервная дрожь пробегала по всем членам, и голова налилась как бы раскалённым свинцом.
– Нет, не будет этого, не будет! – внутренне убеждала себя Таня. – Я возьму то, что принадлежит мне по праву. Я возьму всё, раз они не хотят делиться со мной добровольно. Прав мой названый отец, тысячу раз прав.
Она всю ночь не сомкнула глаз и лишь под утро забылась тревожным сном.
Шум, поднявшийся в девичьей, вывел Таню из этого полузабытья или полусна. Она вскочила, наскоро оделась, умылась холодной водой, и это освежило её. Затем она вошла в комнату княжны как ни в чём не бывало и даже приветливо поздоровалась с нею.
«Потешу её сиятельство напоследки», – злорадно думала она.
Княжна с её помощью оделась и вышла пить с матерью утренний чай, а Таня удалилась к себе. Волнение ночи постепенно улеглось в её душе, и она задумалась. Всё, что говорил ей вчера Никита, представилось ей вдруг до того страшным, до того невозможным, что она уже решила в своём уме, что он просто сбрехнул по злобе. Но тут же у неё явилась мысль:
«А если это возможно? Если адский план, придуманный Никитой, действительно осуществим. Что тогда?»
В сердце девушки, независимо от её воли, закрылась жалость к своей подруге. Последняя ведь не виновата! Всё княгиня. Но что же делать? Тут нельзя разбирать большую или меньшую вину. Пусть княжна без вины виновата, а всё же виновата. Не пропадать же ей, Тане, не дожидаться же, когда отправят её в дальнюю вотчину! Но нет, может быть, княгиня обеспечит её, даст приданое, и она выйдет замуж за кого-нибудь из городских, из тамбовских, за чиновника. Мечта выйти за чиновника уже давно жила в уме Тани, и с этим исходом она примирилась бы.
Думы в этом роде, одна другой противоречившие, неслись голове Тани; она сидела неподвижно, с устремлёнными в одну точку глазами и очнулась от этой задумчивости лишь тогда, когда её позвали к княжне.
Последняя встретила её радостным восклицанием:
– Князь приедет сегодня! Мама устроила так, чтобы нам дали знать из Лугового, когда князь сделает нам визит. И вот сейчас был нарочный оттуда, сказал, что сегодня. Мама приказала мне одеться получше, но вместе и попроще, как будто я в домашнем платье. За этим я и позвала тебя.
– Ага! – протянула Таня.
– Что же мне надеть?
Княжна и Таня занялись сперва обсуждением туалета, а затем и самым туалетом. Последний вскоре был окончен. Княжна осталась довольна и пошла показаться матери.
«Посмотрим, что за чудище такое заморское этот князь», – думала Таня, возвращаясь в девичью.
Там ожидал её новый удар. Горничной княгини Вассы Семёновны Федосьей было вынесено приказание об отправке десяти дворовых девушек в дальний лес по ягоды. В число этих десяти была назначена и Таня.
Это был первый случай, чтобы Таню отправляли вместе с дворовыми на общую работу, и девушка до крови закусила себе губу. Слёзы готовы были брызнуть из глаз, но она употребила все усилия воли, чтобы сдержаться. Она поняла, что её хотят удалить, схоронить от княжеских глаз, однако не показала и вида, что это распоряжение удивило её, а напротив, с неподдельной, казалось, радостью пошла вместе с остальными дворовыми девушками в дальний лес. Между тем под этой наружной весёлостью скрывался целый вулкан злобы, бушевавшей в её груди.