Страница 117 из 244
Но в тот момент она была искренна: суровая судьба Иоанна Антоновича была внушена императрице Елизавете маркизом Шетарди, который намекал даже, что не худо было бы казнить несчастного рёбенка, дабы отрезать возможность каких-либо выступлений от его имени.
Арестовав всю семью правительницы, Елизавета Петровна вернулась к себе во дворец. Там её уже ждали все недавние враги, приведённые туда связанными. Цесаревна приказала отправить всех их в Петропавловскую крепость, куда было уже приказано отвести правительницу, Менгден и принца Брауншвейгского.
Тем временем несколько преображенцев поскакали верхами во все стороны, объявляя повсеместно о совершившемся. Занималась заря. Отовсюду к дворцу Елизаветы Петровны стекались толпы. Тут были генералы и крепостные мужики, архиереи и простые солдаты. Все встречали со стороны Елизаветы Петровны самый ласковый приём. В два часа дня комиссия, состоявшая из высшего духовенства и высших государственных чинов, приветствовала цесаревну титулом императрицы всей Руси!
XXI
РАЗОЧАРОВАНИЕ ЖАННЫ
– Я в отчаянии, Анри. – воскликнула Жанна, положив свою хорошенькую головку на плечо мужа, – да, положительно в отчаянии! Неужели все мы ошиблись? Неужели все наши старания ушли впустую, и бедная Россия по-прежнему должна будет страдать?
– Да в чём дело, птичка моя? – ласково спросил Суврэ, обнимая Жанну.
– Я не узнаю в императрице Елизавете прежней царевны! Где её ласковость, доброта, доступность, мягкосердечие? Как только она твёрдой стопой встала на трон, так посыпались одно самодурство за другим, одна жестокость за другой! Где же все широковещательные обещания, где же все сладкие слова? Туман рассеялся, и за ним оказывается опять каменистая, суровая пустыня. Неужели того, что мы сделали, не к чему было делать? Неужели все жертвы были бесплодны?
Жанна опять бессильно опустила голову.
Она была действительно утомлена и физически, и нравственно. Последние дни она даже с мужем редко виделась. Елизавета Петровна требовала постоянного присутствия Жанны возле себя и хотела назначить её своей гофмейстериной, однако Жанна пока ещё избегала решительного ответа.
– Но ты так и не сказала мне, в чём дело, птичка? – ласково повторил Анри.
– Да трудно рассказать, милый. Ясных фактов немного, но эта перемена чувствуется во всём. Ты знаешь, как бесчинствовали и бесчинствуют до сих пор гвардейские солдаты? Императрице Елизавете неоднократно пытались жаловаться мирные жители, но если потерпевшие не принадлежат к числу родственников или добрых друзей былых заговорщиков, то их попросту прогоняют вон. «Они потрудились, надо дать им позабавиться!» – сказала однажды императрица… Как могла она решиться сказать такой ужас? Позабавиться за счёт мирных жителей! Да ведь этому имени нет! И главное, она буквально не выносит ни малейшего противоречия. Я пыталась обратить её внимание, что новое царствование начиналось именно с того, чего она так хотела избегнуть: с кровопролития… Боже, какая буря поднялась!
– Но согласись, Жанна, что её трудно остановить…
– А история с Лопухиной? – не слушая его, продолжала Анна Николаевна. – Лопухина уже давно считалась первой красавицей во дворце, и уже давно Елизавета не могла простить ей это соперничество. И что же? Теперь, когда она должна быть выше подобных мелочей, это обстоятельство не даёт ей покоя и вызывает с её стороны самые непростительные выходки. Недавно на куртаг Лопухина явилась случайно причёсанной точно так же, как и императрица, причём в её волосах тоже были цветы. Елизавета Петровна, увидев это, даже побагровела от гнева. Она быстро подскочила к Лопухиной, схватила её за волосы, растрепала причёску, надавала пощёчин и ушла. А когда ей доложили, что с Лопухиной случился продолжительный обморок, она изволила милостиво ответить: «Ништо ей, дуре!» Да и мало ли…
– Милая Жанна, – сказал Суврэ, – а знаешь, что я тебе скажу? Пусть императрица оказалась не тем, чего ждали. Что за беда? Ты сделала всё, что могла, и пожалуй, даже больше… Так не пора ли нам вернуться к своему маленькому Жану, который, вероятно, уже начал забывать свою маму, да к старому дедушке, который ждёт не дождётся своей дочурки?
– Я и сама думаю, что это будет лучше всего, – ответила Жанна, целуя мужа. – Однако надо идти! Я должна опять присутствовать на приёме. Сегодня императрица принимает в частной аудиенции разных просителей… – Она встала, сделала несколько шагов, но запуталась в платье и чуть не упала. – Господи, – вскрикнула она, – да я совсем разучилась носить юбку! Нет, что ни говори, а вы, мужчины, выбрали себе самый удобный костюм!
Приём уже начался, когда Жанна вошла в кабинет императрицы. Последняя недовольно поморщилась при виде опоздавшей и кисло сказала ей:
– Ты знаешь, что я этого не люблю.
У Жанны скорбно забилось сердце.
«Боже мой, – подумала она, – и это она говорит мне после всего, что было, после всей самоотверженности, жертв!..»
Перед императрицей прошёл целый ряд лиц. К одним она относилась с беспричинной милостивостью, к другим – с не менее беспричинной жестокостью и суровостью. Жанна то болезненно морщилась, то удивлённо раскрывала глаза. И в её душе всё глубже и глубже укоренялось полное, безнадёжное разочарование.
Наконец камергер доложил о Головкиной.
– Какая это Головкина? – удивлённо спросила императрица. – Ведь я приказала сослать в Сибирь графа и его жену?
– Это – племянница сосланного, ваше величество, – ответил камергер.
– Наверное, пришла просить за дядюшку! Пусть войдёт! Я научу её, как просить за изменников!
В кабинет вошла Наденька.
– Что вам угодно? – сурово спросила её императрица. – Вы, наверное, явились ходатайствовать за дядю? А знаете ли вы, сколько мне пришлось натерпеться от этого негодяя? И вы решаетесь показываться мне на глаза? Да отвечайте же! Что вы стоите как пень!
– Нет, ваше величество, – ответила Наденька, – не за дядю пришла я молить ваше величество. Дядя много нагрешил против высокой особы вашего величества и пусть несёт заслуженную кару. Да и у него много друзей было – пусть они хлопочут за него. Я же пришла умолять о милости за такого человека, за которого, кроме меня, некому просить!