Зелинский

К 3 ноября (старого стиля) сопротивление контрреволюции в Москве было сломлено. Революционные силы одержали победу.

Не в одной только Москве студенты Московского университета защищали дело революции. Их бывшие товарищи выступали против врагов народа и в других городах. Это были: Владимирский, Семашко, Потемкин и многие другие.

В исторические дни Октябрьского восстания Москву с оружием в руках защищал профессор Московского университета астроном Павел Карлович Штернберг. П. К. Штернберг, ученый-большевик, уже с 1905 года принимал активное участие в революции. В годы реакции он сумел сохранить в помещении обсерватории оружие. Обманув московского полицмейстера, Штернберг с помощью самой полиции, силами революционно настроенных рабочих и студентов произвел топографическую съемку Москвы. Этот материал пригодился во время вооруженного восстания 1905 года и в Октябрьские бои.

После победы революции профессор Штернберг, сложив с себя руководство военно-революционным комитетом Замоскворецкого района, явился в университет. Ему было поручено участие в перестройке университета.

Борьба за эту перестройку проходила в Московском университете остро. История университета того времени — это прежде всего история борьбы революционных сил за университет, за его передовые традиции, за превращение университета в орудие диктатуры пролетариата.

Рядом со Штернбергом в этой борьбе встали с первых дней немногие из старой профессуры: Тимирязев, Зелинский, Анучин, Каблуков, Павлов, Чаплыгин…

Их деятельности всячески препятствовала группа реакционных профессоров: Любавский, Кизиветтер, Стратонов и другие. Они мешали работать в университете так, как этого требовало революционное время.

Основная часть профессуры колебалась между этими группами, не понимая задач, стоящих перед молодым Советским государством.

Реакционная профессура открыто вела в университете линию на сохранение всего старого, отжившего.

Из протоколов тех лет мы знакомимся с деятельностью этой группы, с рядом решений, высказываний, общей обстановкой.

В университетской церкви продолжали совершать богослужения. На стенах актового зала висели портреты царей, а в лабораториях красовались дарственные надписи купцов-благотворителей.

На собраниях проводились решения: о включении кафедры богословия и истории религии на историко-филологическом факультете, о приеме женщин в последнюю очередь, об организации культурно-просветительного общества под названием «Братство святой Татьяны», устав которого поручено было разработать князю Трубецкому…

Распоряжение правительства о составлении сметы на содержание персонала университета было встречено по-разному.

Физико-математический факультет взял на себя составление сметы и передал ее на рассмотрение совета. Исторический же факультет отказался даже рассматривать ее. Декан исторического факультета Грушко заявил:

— Обращаться к составу теперешнего правительства я считаю абсолютно невозможным. Это не послужит к славе Московского университета!

Профессор Готье сказал:

— Они могут дать ставки, как тридцать сребреников, да и то не в состоянии будут долго выплачивать…

Профессор Любавский провел «историческую параллель»:

— Некогда наши предки должны были считаться с властью завоевателей, когда над Русью легло татарское иго…

В единогласном постановлении историко-филологического факультета было записано: «Благодаря длительной войне и вот уже около года продолжавшемуся крайне неумному, а за последнее время вдобавок и оторвавшемуся от всех культурных сил управлению Россией государственная казна приведена в явно катастрофическое состояние…»

«Господа профессора» критиковали, «господа профессора» не желали считаться с новым правительством.

А прогрессивная часть профессуры готовилась к реформе высшей школы.

ГЛАВА 19

Вокруг реформы разгорелась острая идейная борьба. Тимирязев выпустил брошюру «Демократическая реформа высшей школы». Представили свои проекты ученый-большевик Штернберг и из Петрограда — ученик Зелинского Л. А. Чугаев.

9 июля 1918 года состоялось совещание по реформе высшей школы в здании Московского университета.

В аудитории собралось 400 делегатов: от профессоров, студентов, служащих, общественных организаций. От Московского университета представительствовали: ректор Мензбир, Чаплыгин, Петрушевский, Северцев, Савин и враги реформы — князь Трубецкой, Любавский и Хвостов.

— Товарищи, граждане, — сказал, открывая собрание, комиссар просвещения А. В. Луначарский, — мы были правы в возражении тем скептикам, которые утверждали, что мы не найдем с вами общего языка; я думаю, что мы говорим на родственных языках.

Однако, как только речь коснулась реформы, стали сказываться различное ее понимание и различное отношение к ней.

Профессор М. А. Мензбир в своем выступлении говорил:

— Комиссар Луначарский не мог не признать, что, несмотря на всю, с их точки зрения, неудовлетворительность современных университетов, они представляют собой гору, которая вершиной своей порядочно возвышается над общим уровнем страны, и мы рады были услышать, что вершину этой горы правительство не собирается сносить… Высшая школа всегда была демократична… но она не раскрыла своих дверей перед улицей… Не надо забывать, что при этом наплыве с улицы лиц, жаждущих элементарных знаний, есть риск понизить вершину… Высшая школа никогда не была против демократизации науки в хорошем смысле этого слова.

Выступали представители Пролеткульта. Они кричали:

— Профессора-шкурники! Господа кастовики! Они повинны в гибели многих и многих талантливых представителей науки из народа!

Высказывали и такие предложения:

— Реорганизация высшей школы должна быть проведена принудительно. Уничтожить университеты!

Трубецкой, Хвостов и Любавский торжествовали.

— Мы были правы! Вот она, демократия! Надо дать отпор, — шептали они соседям по креслам Петрушевскому, Северцеву, Савину.

Луначарский повел совещание по иному руслу. Зазвучали ленинские положения: демократизация состава учащихся, бесплатное обучение, материальная помощь студентам.

Старые профессора переглядывались: разве они не боролись за это же в стенах царского университета? Савин высказался в том духе, что никого из профессоров не пугают «люди с улицы».

Снова бурные прения вызвало предложение создать кафедру по изучению социализма.

— Нам хотят навязать марксизм! Это попрание свобод! Это насилие! — шипели реакционные профессора.

— Изучать марксизм — это, господа, в некотором роде даже интересно, — рассуждала большая группа профессоров.

— Изучать теорию победившего социализма необходимо и почетно, — сказал Чаплыгин.

Это совещание еще ясней показало, что в Московском университете профессура раскололась на три группы.

На другой день в химической лаборатории стоял гул от возмущенных высказываний.

Слова Мензбира о «людях с улицы» огорчили Николая Дмитриевича. Разве сказали бы так Сеченов, Мечников? Они всю жизнь только и мечтали работать с народом и для народа.

Выступление М. А. Мензбира ясно показало слабость позиций колеблющейся группы университетской профессуры, которая хотела демократизации «в хорошем смысле слова», понимаемой в либерала ном духе, и боялась подлинной демократизации университетского образования.

Реакционная же профессура использовала это для укрепления своих позиций.

27 июля в университете на заседании совет выслушал своих делегатов. Профессор Хвостов сказал:

— Речь господина ректора была ярким, отрадным моментом. В лице уважаемого Михаила Александровича выступил академический деятель, проникнутый старыми академическими традициями, представитель высокой культуры. Предлагаю выразить ему благодарность.