Страница 22 из 45
- Да, да, это хороший дядя, красноармеец, такой, как твой папа, поддакивала старушка.
Павлов нащупал сначала морщинистую кисть, а под ней тонкую детскую ручонку.
- Вот потрогай, - сказал он, поднося руку девочки к своей голове, - у меня звездочка, я не фашист, а красноармеец.
Он почувствовал, как ребячьи пальчики перебирали переднюю часть его пилотки и, нащупав звездочку, замерли на ней.
- Ну, как?
- Верно, звездочка! - в голосе девочки послышались и радость, и еще не прошедший испуг.
Павлов похлопал по карманам и достал завернутый в тряпицу кусок сахару, полученный еще утром от старшины.
- Вот тебе гостинец, - проговорил он, с трудом поймав в темноте руку девочки. - Рад бы дать еще, да нету больше.
Потом он поднялся и ощупью стал пробираться наверх, к своим бойцам.
- Слышали?
- Так точно, товарищ сержант! - ответил за всех Глущенко. - Я считаю, что нам нельзя отсюда уходить...
- А я, дядя Вася, и не собираюсь. Будем здесь держать оборону.
И чтобы утвердиться в своем решении, Павлов обратился к Александрову и Черноголову:
- Согласны, что ли, ребята?
Те ответили:
- Да, назад не пойдем. Будем обороняться.
* * *
А с обороной надо было спешить. Удравшие из дома гитлеровцы, конечно, рассказали своему начальству, что случилось. И, видимо, за то, что они отдали дом, кому-то из них попало. Поэтому с минуты на минуту следовало ждать атаки.
Павлов расставил своих бойцов по окнам, наметил каждому сектор наблюдения и обстрела и вызвал Калинина. При лунном свете он нацарапал карандашом на клочке бумаги: "Дом занят. Жду дальнейших указаний", и отдал записку Калинину.
- Отнеси в батальон... О раненых попроси женщин позаботиться.
Едва за Калининым захлопнулась дверь, как раздался тревожный возглас Александрова:
- Идут!
Павлов осторожно выглянул в окно, по площади к дому пробирались фашисты. Их было десятка полтора. Он подозвал Черноголова и, когда тот занял место рядом с Павловым, приказал:
- Приготовиться!
Затем, поудобнее устроив автомат на подоконнике, добавил:
- Огонь только по команде!
Посреди площади фашисты на минуту остановились, потом, выровнявшись в цепь, бегом бросились к дому.
- Огонь! - скомандовал Павлов.
Раздались автоматные очереди. Словно наткнувшись на какую-то невидимую преграду, упал сначала один гитлеровец, потом другой, третий... Послышался короткий выкрик на чужом языке, и цепь залегла. Но она оказалась настолько близко к дому, что при лунном свете был отчетливо виден каждый вражеский солдат.
- Одиночными, беречь патроны! - приказал Павлов. Сержант знал, как иногда в горячке боя нерасчетливо расходуют боеприпасы.
После первых же одиночных выстрелов гитлеровцы поняли, что лежать - это значит быть расстрелянными. И они еще раз бросились было в атаку, но тут же отхлынули назад.
- Не пройдете, гады! - крикнул им вслед Павлов, посылая очередь за очередью. - Здесь стоят гвардейцы!
Внимательно осмотрев освещенную луной площадь, на которой темнели силуэты нескольких убитых фашистов, Павлов опустился в заскрипевшее плетеное кресло и объявил:
- Перекур!
Рано утром, когда лунный свет смешивался с розоватым светом зари, гвардейцы отбили еще одну атаку врага. Гитлеровцы вновь откатились назад, оставив на площади до десятка трупов.
- Видно, у фашистов народу тоже немного, раз на такой дом и так мало людей посылают, - заключил Глущенко.
- Подожди, они еще подкинут, - сказал Черноголов.
- Давайте-ка, товарищи, оборудуемся, - предложил Павлов. - Война есть война, этак и убить могут.
Наблюдая поочередно за площадью, бойцы превратили несколько подвальных окон в амбразуры, заложив их наполовину кирпичом, книгами, отопительными батареями и всяким металлоломом.
Восточная торцовая часть дома, выходившая в сторону нашей обороны, все время подвергалась обстрелу с флангов. Иногда вблизи стены рвались мины.
- Наверное, Калинина не пускают, - высказал предположение Павлов.
Он был прав. Как только рассвело, в капитальной стене, отделявшей их от первой секции, послышались глухие удары, начала трескаться штукатурка. Через полчаса в пробитую дыру показалось потное лицо Калинина.
- Не мог пробраться к нашим, товарищ сержант, - проговорил он тяжело дыша. - Ни бегом, ни ползком. Даже до вашего подъезда не пробежать: снайпер бьет.
- Ничего, стемнеет - доберешься, а пока, до вечера, оставайся здесь, распорядился Павлов.
Павлов забрался на чердак и через пролом в крыше просигналил на наблюдательные пункты Наумова и Жукова, что дом ими занят. Однако между нашей и вражеской линиями обороны разыгралась такая сильная перестрелка, что его сигналы не были замечены своими. Ничего не оставалось делать, как надеяться только на себя.
С чердака хорошо просматривались окопы и ходы сообщения противника. Выбрав удобную позицию, Павлов стал охотиться за фашистами. Нескольких зазевавшихся гитлеровцев он уничтожил, остальные стали осмотрительнее.
"Я научу вас, гадов, ползать на карачках! - произнес он про себя. - Мне бы сейчас снайперскую винтовку или ручной пулемет, я бы тогда показал вам, кто мы здесь такие!"
Когда наступил день, появились вражеские самолеты. Они, казалось, намеревались бомбить дом. Но, самолеты покружившись, улетали, боясь, видимо, зацепить своих. Зато после них дом подвергся ожесточенному артиллерийскому и минометному обстрелу. Потом долго не умолкал ружейно-пулеметный огонь. Пахло гарью, тошнотворной вонью взрывчатки, со стен и потолков сыпалась штукатурка, известковая пыль ела глаза.
После обстрела бойцы расширили пролом в стене, в который пролез Калинин, проделали новые проломы в двух внутренних капитальных стенах. Теперь можно было, не выходя на улицу, перемещаться по всему дому.
Как только начало темнеть, Павлов вновь отправил Калинина в штаб батальона, хотя в наружные стены непрерывно постукивали пули. Сержанта больше всего волновало, что дом - такую удобную позицию на подступах к Волге могут захватить гитлеровцы.
* * *
Уже часа три прошло, как ушел Калинин, но трудно было судить - добрался ли? На Пензенской улице, что отделяла дом от мельничного склада, то и дело рвались мины, мерцал трепетный свет от вражеских ракет, тянулись трассы автоматных и пулеметных очередей.
- Не подкосило ли нашего санитара по дороге, - набивая освободившийся диск, высказал общее опасение Глущенко.
Павлов, прислушиваясь к свисту пуль за окном, промолчал. Возможно, что Калинин и не добрался. Но и посылать больше некого: двое дежурят по обеим сторонам дома, двое работают - расширяют проломы, устраивают бойницы и амбразуры для стрельбы и наблюдения.
Огнем они отрезаны от своих, и теперь надежда только на себя, на свой "гарнизон". И сколько бы ни полезло сейчас на этот дом фашистов - все они будут "их". Хорошо, если поддержат огнем с мельницы или из прилегающих к ней окопов, но теперь и немец стал хитер, в атаку на "гарнизон" он идет тогда, когда обрушивает на наш передний край минометный и артиллерийский огонь, парализуя тем самым действия наших стрелковых подразделений. Наши же артиллерия и минометы не могут им помочь: без связи они "слепы".
Остается только отбиваться, сколько бы фашистов ни полезло. И они будут отбиваться. До последнего патрона, до последней гранаты. А много ли их? Надо проверить да и с людьми поговорить.
В соседнем отсеке подвала Александров всматривался в чуть светлевшее, наполовину заложенное кирпичами окно.
- Что видно? - спросил его Павлов.
- Ничего подозрительного, товарищ сержант, постреливают по окнам...
И словно в подтверждение его слов, в стену стукнуло, как тяжелым молотом.
- Берегись! - предупредил бойца Павлов.
- Я особенно не высовываюсь, товарищ сержант, - проговорил Александров. - И не потому, что боюсь - и это, конечно, есть, но больше потому, что нам нельзя рисковать напрасно.