Гвардейцы стояли насмерть

Трое суток не отходили от своих орудий артиллеристы, почерневшие от порохового дыма и копоти. Другие танки, объезжая подбитые и обгорелые машины то здесь, то там, пытались во что бы то ни стало прорваться к Волге.

Едва лишь на рассвете проступили контуры полуразрушенных зданий, как под уклон, на первую батарею старшего лейтенанта Якименко, на бешеной скорости бросились новые танки.

Гитлеровцы рассчитывали на внезапность нападения, на стремительность атаки, на психику, то есть на то, что измученные от трехсуточной бессонницы артиллеристы растеряются, поведут неприцельный огонь.

Но вот закружился на месте, разматывая по булыжной мостовой порванную гусеницу, передний танк, почему-то развернулся и на какие-то секунды подставил свой борт второй, а третий, доломав до основания забор, отгораживавший сад от улицы, укрылся за дымящимся домиком.

- Сейчас мы тебя добьем, гад! - проговорил какой-то сержант-пехотинец и с двумя бойцами, пригнувшись, побежал к домику.

Остальные машины, развернувшись на полном ходу, не снижая скорости, помчались обратно. На булыжнике застыло несколько немецких солдат, так и не увидевших Волгу.

А за дымящимся домиком в наступившей на несколько минут тишине сперва послышались взрывы противотанковых гранат, потом - винтовочные выстрелы. Вскоре уже во весь рост, оживленно что-то обсуждая, сержант и бойцы возвращались обратно.

- Шабаш! Закуривай, ребята! - крикнул кто-то из них.

Прошло с полчаса, когда справа, на соседней улице, что была ближе к нефтебакам, снова послышался рев танковых двигателей. Вперемежку с орудийными выстрелами третьей батареи лейтенанта А. В. Короя захлопали противотанковые ружья роты старшего лейтенанта Кузьменко.

Не сумев прорваться через огневые позиции первой батареи, гитлеровцы теперь свой главный удар обрушили здесь. Они методически, атака за атакой, пытались пробить танками, как тараном, огневой заслон батарейцев и пэтээровцев, уничтожить их свинцовым дождем автоматчиков, проутюжить гусеницами огневые точки и окопы наших стрелков.

К полудню гвардейцы отбивали уже пятую атаку пехоты и танков противника.

Вот из укрытия вырвался еще один средний танк с черно-белым крестом на башне..

- Еще один крестоносец, - пошутил наводчик орудия рядовой Л. И. Любавин. - Давай, давай, - словно подзадоривая танк, спокойно приговаривал он, прильнув к панорамному прицелу.

Выстрел, второй - и танк, словно споткнувшись обо что-то, замер и задымился.

- Пехота, не зевай! - крикнул Любавин в соседний стрелковый окоп.

Из окопа прозвучала дробь ручного пулемета, и высунувшийся из башни фашистский танкист тут же осел, провалился в дым и пламя, вырвавшиеся из танка.

- Вот так, молодцы! - похвалил пулеметчиков Любавин.

Сероглазого, тридцатилетнего астраханца, коммуниста Леонида Ивановича Любавина вся батарея знала как человека спокойного и бесстрашного. Он был нетороплив, как будто медлителен даже при бешеном темпе работы орудийного расчета, когда на позиции батареи внезапно наваливались танки врага и время измерялось десятыми долями секунды, но эти качества говорили о большой внутренней уравновешенности, рассудительности,-степенности.

. Так казалось потому, что движения его пальцев были экономны, точны, ни одного лишнего жеста, ненужного взмаха, никакой суетливости.

Наводчик Любавин был мастером в своем деле.

Помню, вражеский станковый пулемет, выставленный в наполовину замурованном кирпичами окне школы, очень сильно мешал продвижению стрелковой роты старшего лейтенанта И. П. Лазарева. Не успеют бойцы подняться в атаку, как кинжальный огонь вырывал из их рядов по нескольку человек.

Снаряды у артиллеристов кончались.

- Четыре выстрела - и пулемет накроется! - прокричал Любавин командиру орудия сержанту Никитченко: вокруг стоял грохот от стрельбы и разрывов снарядов.

Никитченко показал три пальца.

- Три, больше не дам!

Любавин укоризненно покачал головой.

Артиллеристы выкатили пушку на новую позицию. Фашисты заметили это и перенесли огонь от стрелковой цепи Лазарева на орудие. Любавин что-то поколдовал возле панорамы и, не обращая внимания на град пуль, бивших по щиту орудия, стал хладнокровно наводить его.

Первый снаряд разворотил угол крыши школы, второй ударил в стену рядом с окном, и фашистский пулемет смолк. Однако после минутной паузы он снова заработал. Тогда Любавин послал третий снаряд. Из окон вырвался куб дыма и пыли, а пулемета словно и не было!

Бойцы роты Лазарева ворвались в траншею неприятеля...

Особенно ожесточенные бои развернулись за Оренбургскую улицу. Гитлеровцы неоднократно поднимались в атаку, но каждый раз с большими потерями откатывались назад. Тогда они ввели в бой боевую технику.

Более пятнадцати танков, на ходу стреляя из пушек и пулеметов, ринулись на нашу оборону.

Артиллеристы решили дезориентировать вражеских танкистов - открыть огонь тогда, когда танки подойдут на возможно близкое расстояние.

Ревя моторами, лязгая гусеницами, танки неудержимо неслись на наши позиции. Казалось, их ничто не остановит.

Но едва они перешли условный рубеж, как прозвучал пушечный выстрел. Его сделал Любавин. Он подбил головной танк первым же снарядом. Окутавшись черным дымом, танк замер на месте. Остальные танки вынуждены были его обходить, подставляя свои борта нашим орудиям. Воспользовавшись моментом, Любавин точным выстрелом поджег еще одну машину.

Воодушевленные успехом Любавина артиллеристы батареи усилили огонь. Вражеские танки выходили из строя один за другим.

Эта атака противника также терпела неудачу. Помимо потерь боевых машин и их экипажей, гибли и автоматчики, следовавшие за танками.

Видя это, фашисты решили покончить с орудием Любавина, первым начавшим поединок с ними. Они сосредоточили на нем огонь своих пушек. Огневую позицию Любавина затянуло дымом от рвавшихся снарядов.

Но вот осколком ранило сержанта Никитченко. Наводчик Любавин стал одновременно выполнять и обязанности командира орудия. Вскоре он подбил третий танк.

Однако бой становился все ожесточеннее. Теперь уже был ранен подносчик, убит заряжающий. Наконец, ранило и самого Любавина. Но он не покинул позицию. Превозмогая боль, он продолжал неравную борьбу с танками, которые снова пошли вперед.

Оставшись один у орудия, он, раненый, сам подносил снаряды, сам заряжал и наводил его, воспаленными губами сам себе подавал команду: "Огонь!"

Любавина снова ранило, на этот раз в обе ноги.

Опустившись у щита, Любавин увидел вражеский танк, шедший прямо на позицию.

Закусив до крови губу, превозмогая острую боль в ногах, он дотянулся до снарядного ящика и послал в казенник последний бронебойный снаряд.

Но сил, чтобы приподняться до панорамы, у него уже не было. Когда до танка оставалось не более пятнадцати-двадцати метров, Любавин на глаз навел орудие и нажал кнопку спускового механизма. Башня танка, сорванная взрывной волной, тяжело шлепнулась на землю неподалеку от героя-артиллериста.

После боя артиллеристы соседнего орудия доставили раненого гвардии рядового Леонида Ивановича Любавина к переправе...

* * *

Эти дни, пожалуй, были наиболее трудными во всей боевой истории нашей дивизии. Прижатые к Волге, отрезанные от своих, мы сражались в чрезвычайно сложных условиях. Но даже в самой тяжелой обстановке мы не чувствовали себя одинокими. Именно в это время к нашим воинам обратились с письмом бывшие участники царицынской обороны. "Не сдавайте врагу наш любимый город, писали они. - Бейте врага так, чтобы слава о вас, как и о защитниках Царицына, жила в веках". Это письмо было немедленно прочитано во всех подразделениях. Гвардейцы горячо откликнулись на пламенный призыв. Обращаясь ко всем воинам фронта, они писали: "Мы получили обращение к защитникам города славных ветеранов гражданской войны - участников героической обороны Царицына. С волнением и трепетом слушали мы призыв поседевших бойцов... Каждый из нас еще и еще раз проникся сознанием того, как велика ответственность, возложенная на нас народом, страной".