Страница 21 из 64
— Хозяин, деньги.
— Деньги, деньги, — ворчал хозяин, — все время я только и слышу — деньги.
А Микитка, получив несколько мокрых монет, снимал свои чеботы, кожаный передник и кожаный картуз и снова становился босоногим, свистящим мальчишкой, гоняющим голубей, играющим в «чет-нечет», и «принц и нищий», и даже в прятки. И, глядя на него, трудно было угадать в нем того мужичка в кожаном переднике и кожаном картузе, который управлял тяжелой гремящей биндюгой, увозя за собой улицу. От него вкусно пахло лошадьми и динамитным газом.
7. «Великий немой»
— Жадюга! Теперь не старый режим, — сказал однажды Микитка хозяину «Фруктовых вод».
— Ну, иди, иди на все четыре стороны, — сказал хозяин.
Микитка плюнул и бросил к его ногам кожаный картуз и кожаные рукавицы, а потом разулся, бросил и сапоги и ушел босиком. Теперь он получил картуз с серебряным галуном «Экспресс» и в своей удивительной фуражке ходил по городу с ведерком и мазилкой.
Мальчики забегали вперед, смотрели на его фуражку и громко вслух читали: «Э-к-с-п-р-е-с-с». И когда Микитка останавливался у афишной тумбы, они тоже останавливались и молча, с трепетом наблюдали, как он разворачивал афишу с большими квадратными красными и синими буквами, осторожно прикладывал концы и вдруг, непонятно как, одним взмахом руки приклеивал ее всю сразу, а потом еще делал по афише несколько поперечных ударов кистью и зачем-то крякал. И мальчики тоже крякали.
Булька, который, как всегда, был тут, пока его хозяин работал, сидел и умильно смотрел на него, а когда афиша была наклеена, подходил к ней ближе и вдруг подскакивал и лизал клей. А мальчики вслух, перебивая друг друга, читали афишу.
Микитка шел к следующей тумбе, мальчики шли за ним, и все повторялось сначала.
Когда сумка пустела, Микитка возвращался к «Экспрессу» и совершенно свободно проходил в это загадочное, полное чудес здание с куполом и серебряным шпилем, красивее и заманчивее которого не было на всем свете.
И однажды я тоже прошел туда. Нет, не через парадный вход, у которого горели газовые фонари и мерещились неведомые дальние страны, не мимо того светлого окошечка кассы, из которого торчал крючковатый нос вредного и неприступного кассира. Микитка повел нас через проходной двор, а потом какой-то винтовой железной лестницей.
Холодным ветром встретила нас освещенная пыльной лампочкой огромная сцена. Словно во сне мы двигались в этом выдуманном мире, мимо нарисованных лесов и городов, мимо картонных колонн и крылечек, за которыми не было домов.
Микитка привел нас в пустой, гулкий зал с рядами красных стульев и сказал:
— Сейчас будет «Великий немой».
Непонятно откуда заструился зеленый стрекочущий свет, и все вокруг ожило, а впереди, на белой простыне, замелькало, замельтешило и разлилось голубыми волнами море из «Сказки о рыбаке и рыбке». На высокой волне, то поднимаясь к небу, то падая в пропасть, летел похожий на огромного майского жука аэроплан.
— Блерио! Блерио! — закричал Котя.
А потом замелькала улица, и по ней смешно, точно заведенные ключиком, задергались и побежали человечки в котелках и высоких цилиндрах. Они влетали в магазины и в ту же секунду как ошпаренные выскакивали с пакетами и неслись, стараясь друг друга обогнать. Но — удивительно — успевали при этом, встретив знакомых, на ходу поднять котелок или послать воздушный поцелуй. Они вскакивали в извозчичьи пролетки и в двухэтажные омнибусы. Но и тут не успокаивались, а, словно сидели на иголках, вертелись, размахивали руками, секретничали друг с другом. И вдруг ни с того ни с сего выбегали и снова неслись, точно выпущенные из рогатки. Куда и зачем они так торопились?
На секунду волшебный свет погас, а когда он снова застрекотал, уже маршировали солдаты в касках с шишаками, высоко подкидывая ноги.
— Эйнс, цвай, драй! Эйнс, цвай, драй! — зашептал Котя.
Гусиной цепочкой пробежали они по перрону, в одно мгновение исчезли в вагонах, и видно было, как паровоз выпустил сжатые клубы пара. Замелькали, закрутились колеса, и поезд исчез вдали.
И все это молча, молча, сквозь волшебную сетку дождя давних времен.
И наконец маленький, смешной человечек с усиками, с тросточкой, в котелке и нелепых башмаках взбежал по лестнице, сбил с ног лакея с огромным тортом и теперь стоял с жалким, белым от крема лицом.
Котя громко захохотал:
— Так ему и надо!
Вспыхнул свет. Открылось скупое, скучное, серое полотно экрана. А вокруг заспанные, удивленные лица. И будто ничего не было, будто бы все приснилось.
Я оглянулся: откуда все это?
8. Ночной гость
Я проснулся среди ночи от чего-то необычного, еще никогда не бывалого и очень страшного.
В комнате было так светло, словно среди ночи взошло солнце. Но отчего оно такое зловещее, багровое?
Тетка ходила по комнате и ломала руки:
— Что это будет? Что же это будет?
И неизвестно было, что горит. Одни говорили — станция, другие говорили — графский парк, третьи говорили, что горит весь мир.
По ночным улицам, ярко освещенным заревыми облаками, с разбойничьим свистом неслись «вольные казаки» на красных конях. Осенний ветер с дождем хлестал жовто-блакитные флаги Центральной Рады.
В эту ночь в нашем доме появился новый, странный человек.
Он появился неожиданно и очень тихо, хотя приехал из самого Парижа. И это было очень удивительно, ибо на нашей улице, когда приезжали из соседней Ванцетевки, что в двенадцати верстах, Туна Кабак поднимал такой грохот и крик, что будил всю улицу, и все выходили на порог и спрашивали: «Ну, как там, в Ванцетевке?» И лишь после, выяснив все во всех подробностях, уходили в дом и ложились спать.
Вся улица знала, что у нашего кузнеца Давида есть сын Ездра. И этого Ездру боялся сам царь и велел, если тот появится, заковать его в кандалы и отправить на каторгу, а если побежит, то застрелить из ружья. Но городовые не могли поймать Ездру, потому что он убежал в Париж, а туда городовых не пускали.
Однако Ездру не забывала и «державна варта». Стражники уже несколько раз приходили к Давиду и шашками искололи все перины в доме, и войлок на чердаке, и мешки в погребе. Они выстукали все стены, разрыли землю в кузне и сказали, что если сын появится, то Давид должен сразу прийти и сказать об этом. Давид усмехнулся и ответил: «Очень хорошо!..»
— Для него кинуть бомбу — то же самое, что для вас кинуть орешек, — говорила про Ездру моя тетка, которая все знала.
Я живо вообразил себе человека в широкополой шляпе, с поповскими волосами до плеч, с бомбой у пояса, в галифе и высоких, шнурованных до колен румынках, какие, по моему мнению, носили люди, которые кидали бомбы.
Но посреди ночи, в неверном, колеблющемся свете свечи, тихо появился человек в нездешнем светлом плаще, с густой черной бородой. Его привел кузнец Давид, и он был очень похож на Давида.
— Тут, у часовщика, тебе будет хорошо, — сказал Давид и ушел к себе в кузню.
У нашего гостя был полосатый, наверное парижский, чемодан с яркими глянцевыми картинками.
Когда он открыл его и тетка приблизила свечу, чтобы посмотреть Париж, а я придвинулся, чтобы посмотреть бомбы, мы увидели одни большие, серые, тяжелые, как булыжники, книги. И она ничего не сказала, моя тетка, она только вздохнула, но в этом вздохе были удивление и горечь, которые на словах можно было перевести приблизительно так: «А! Ко всем приезжают родственники из Америки — миллионеры, а к нам приезжает человек с книгами».
Но, несмотря на эту разочарованную горечь, тетка все-таки раздула самовар, работая халявой сапога, как мехами в кузнице, и скоро из трубы полетели искры и самовар весело запел. И посреди унылой ночи в доме стало уютно и весело.
Пока гость пил чай, дед, оставив молитвенник, спрашивал, как там, в Париже, что делают люди в Париже.
— Я помню вас маленьким мальчиком, — начал дед, издалека подходя к вопросу, который интересовал его больше, чем десять Парижей. — Вот таким маленьким (он показал на несколько вершков от пола) я, извините, нянчил вас на руках, а теперь даже не знаю, кто вы есть.