Страница 4 из 15
Четыре шага – и вода уже Акселю выше колен. Он останавливается и неуверенно смотрит на Нильса.
– Решишься?
Шутка. Почему не пошутить с братишкой…
Аксель мотает головой. Нильс спрыгивает с камня и плывет к берегу.
– Ничего страшного, – кричит он, сплевывая воду, – тут неглубоко, можешь идти по дну.
Он подплывает совсем близко. Аксель тянется к нему, но Нильс уворачивается, и Аксель против воли делает шаг в глубину.
– Отлично! Смотри, вода тебе до пояса. Еще один шаг…
Нильс падает спиной в воду – смотри, какая мягкая вода, как она меня держит.
– Все умеют плавать, Аксель. Меня, например, никто не учил. Сам поплыл.
Он, медленно отталкиваясь ногами, плывет к камню. Аксель осторожно идет за ним, нащупывает ногами дно. Он уже зашел по грудь.
Нильс взбирается на камень.
– Еще три шага!
Не совсем, конечно, три – семь или восемь. Аксель делает шаг, другой третий… уже подбородок в воде, ему приходится вытягивать шею, чтобы не наглотаться соленой воды. До камня еще метра три.
– Дыши!
Аксель судорожно набирает воздух в легкие. Нильс сидит на камне и протягивает ему руку.
И его младший брат, сжав зубы, бросается вперед. Этого не следовало делать – он лихорадочно вдохнул, захлебнулся и отчаянно замахал руками, глядя на брата. До камня и в самом деле совсем чуть-чуть. Нильс смотрит несколько секунд на брата, спускается с камня и подтаскивает малыша к себе. Аксель, кашляя и плюясь, встает на камень. И тут Нильс произносит слова, которые все время крутились у него в голове:
– Запомни – берег мой! – бросается в воду, проплывает несколько метров под водой и в несколько взмахов преодолевает расстояние до берега.
Шутка удалась, можно насладиться ее плодами. Он прыгает на одной ножке, чтобы вытрясти воду из ушей и идет к уступу, где Аксель оставил свой узелок.
Шортики лежат рядом. Нильс поднял их, представил, что по шву ползет вошь, и с отвращением отшвырнул на камни.
Открыл узелок. Ириски сияют масляным шоколадным блеском. Достал одну, медленно отправил в рот и тут же услышал яростный вопль Акселя – без этого удовольствие было бы неполным. Не обращая внимания на протесты брата, он медленно прожевал ириску, взял еще одну и услышал плеск воды. Аксель спрыгнул с подводного камня.
Нильс уже обсох. Помочь ему, что ли? Нечего. Пусть учится. Он берет третью ириску.
Аксель отчаянно пытается вновь забраться на камень, но руки его скользят, и он раз за разом срывается в воду.
Нильс медленно жует ириску. На камень можно забраться только с разгона, а разве Аксель может разогнаться в воде? Конечно, не может. Куда ему…
Аксель прекращает попытки взобраться на камень и поворачивает к берегу. Отчаянно колотит руками по воде, но не продвигается ни на сантиметр. Он смотрит на Нильса расширенными от страха глазами и что-то кричит, Нильс не слышит, что именно, и отворачивается.
Вода смыкается у Акселя над головой.
Только теперь Нильс встает.
На секунду показывается голова Акселя, даже не голова, а мокрые волосы, и он опять уходит под воду. Несколько пузырьков воздуха – и все.
Теперь Нильс торопится. Он прыгает в воду и быстро плывет к камню. Но Аксель не появляется.
Нильс ныряет, но он еще не умеет открывать глаза под водой и изо всех сил шарит руками в холодной, тяжелой воде.
Акселя нет.
Он выныривает на солнце, откашливается и забирается на камень.
Кругом него только вода. Солнечные зайчики пляшут на легких волнах, а что творится под водой – не видно.
Аксель не появляется.
Нильс ждет и ждет, но ничего не происходит. Ему становится холодно стоять по щиколотку в воде, он плывет назад к берегу и долго стоит на солнце. Ждет – может, послышится знакомое плескание, но все тихо.
Все тихо. Даже трудно понять, как может быть так тихо. В узелке лежат четыре ириски. Он смотрит на них… все же начнут спрашивать – и мать, и другие. Нильс вспоминает бесконечный день, когда хоронили отца в марнесской церкви. Все были в черном и пели псалмы о смерти.
Он всхлипывает. Вот так, пожалуй, лучше всего. Он пойдет к матери, всхлипнет и скажет: Аксель остался на берегу. Он хотел остаться, мамочка, а я устал и замерз. А когда все начнут искать Акселя, он может вспомнить траурную музыку с отцовских похорон и всплакнуть вместе с матерью.
Надо идти домой – теперь он точно знает, что рассказать, а о чем умолчать.
Но сначала Нильс доедает оставшиеся четыре ириски.
2
Герлоф Давидссон сидел в своей комнате в доме престарелых в Марнесе и наблюдал в окно, как заходит солнце. Колокольчик в столовой уже прозвонил в первый раз. Пора вставать и идти ужинать.
Если бы он жил у себя дома, в своем родном рыбацком поселке Стенвике, он бы обязательно дождался, когда солнце скроется за морским горизонтом. Но Марнес на восточном побережье острова, поэтому солнце исчезает на полпути, за березовой рощей у церкви. Сейчас, в октябре, березы стоят голые и словно протягивают руки к оранжево-красному диску солнца.
Час сумерек. Час жутких историй.
В Стенвике, когда Герлоф был еще маленьким, закат был сигналом к концу работы – и на полях, и в рыбацких хижинах. Все шли по домам, но лампы не зажигали – экономили керосин. Сидели в полутьме, вспоминали ушедший день, рассказывали детям страшные сказки.
Герлоф всегда считал – чем страшнее история, тем лучше. Рассказы о привидениях, дурных приметах, троллях, о необъяснимых смертях и исчезнувших в альваре людях. Как штормовое море выбрасывает на берег корабли и разбивает их о скалы.
Колокольчик зазвонил второй раз. Второй звонок. Как в театре.
Если попал в шторм с сильным навальным ветром – жди: рано или поздно киль начнет задевать камни на дне. Сначала проскребет слегка, потом сильнее, потом уже явственно чувствуются удары, трещит дерево обшивки. И это начало конца. Редко кому хватает умения, ловкости, а главное, удачи – заякорить лайбу[1] и медленно, против ветра выбраться на глубокую воду. Море неумолимо – оно выбрасывает судно на прибрежные скалы. Экипаж чаще всего покидает его. Люди прыгают в холодные волны, пытаются вплавь выбраться на берег. Многие погибают, а те, кому удалось спастись, смотрят, дрожа от холода, как волны крошат их корабль.
Баржа, севшая на мель, похожа на брошенный в море деревянный гроб…
Последний, третий звонок. Герлоф встал, опершись на край стола, и поморщился. Ревматоидный артрит. Синдром Шёгрена, как они его называют. Посмотрел на кресло-каталку у ножного конца кровати. Нет уж. Никогда он не пользовался этой штукой в помещении, да и сейчас не будет. Взял палку, крепко сжал, чтобы отвлечься от боли в суставах, и двинулся в прихожую. Там на плечиках аккуратно висела его уличная одежда. На полу, бочок к бочку, башмаки. Он вышел в коридор и огляделся.
Отовсюду слышались шаркающие шаги – жильцы шли ужинать. Кто с палкой, кто с ролятором. Обитатели марнесского дома престарелых. Некоторые оживленно переговаривались, другие шли, не поднимая головы.
Эти старики… Сколько знаний… сколько жизненного опыта, подумал Герлоф. Неужели все это никому не нужно?
– Добро пожаловать к столу! – Буэль, старшая сестра отделения, одаривала каждого привычно-ласковой улыбкой.
Старики тихо, не говоря ни слова, рассаживались на свои привычные места.
Так много знаний и умений… За одним столом с Герлофом сидят сапожник, церковный сторож и крестьянин. Время идет, сапоги теперь шьют машины, урожай тоже убирают машины. Их опыт и знания теперь не востребованы. А он сам? Он и сейчас может завязать штыковой узел с закрытыми глазами за три секунды… а кому это нужно?
– Слышал, Герлоф? Ночью будут заморозки, – неожиданно обратилась к нему Майя Нюман. Он моргнул от неожиданности.
– Похоже на то. Ветер северный.
Майя сидела рядом с ним. Маленькая, худенькая… личико, как печеное яблоко, но всегда в хорошем настроении, куда бодрее и живее, чем остальные. Герлоф улыбнулся, она улыбнулась в ответ. Майя была одной из немногих, кому удавалось произнести его имя правильно. Йерлофф… именно Йерлофф, и никак иначе.
1
Лайба – грузовое двухмачтовое парусное судно (парусная баржа) водоизмещением от 40 до 400 тонн. – Здесь и далее примеч. пер.