Фраер

Я увидел, что быт зверей страшен. Шкала ценностей отличается от людской. Один и тот же индивидуум может не сожалеть о загубленной им человеческой жизни и искренне горевать об утерянной пуговице. Не спать ночами переживая о затерявшейся бандероли с табаком.

Духовные ценности, любовь, сострадание- стало второстепенным. Еда, чай, тёплые носки зимой, вышли на передний план.

В этой жизни от скуки и запредельной тоски резали вены, глотали ложки и вскрывали себе животы. Обыденным делом был секс между мужчинами. Этот мир был ужасен. Но он был также прекрасен, потому что такого величия духа, внутренней свободы и готовности идти до конца я не встречал более нигде.

* * *

Заключённые общего режима– народ зелёный и легкомысленный. Кроме того, в основе своей донельзя агрессивный. Первый срок воспринимается ими как игра, полная романтики.

Они переполнены бычьей дурью и силой. Очень часто бицепсы заменяют им мозги. Понятий нет, законы они не чтут, так как их заменяет кулак.

Это очень плохо, потому что, понятия, в местах лишения свободы значат очень многое.

От их знания или незнания, соблюдения или несоблюдения зачастую зависят жизнь и судьба человека. Но тема понятий, так же, как и высшая математика, доступна не всем. Именно поэтому спецконтингент зон общего режима, средний возраст которого 18- 20 лет, над ними особо не задумываются. Зачем напрягать мозги, когда можно напрячь мускулы?

«Вся Россия живёт по понятиям. Это и есть русская национальная идея». Эта мысль принадлежит не мне, а Валерию Абрамкину, дважды топтавшему зону. Бывший инженер-атомщик, пройдя советские лагеря был абсолютно убеждён в том, что: «Жить по понятиям, гораздо легче, чем по законам советской власти».

К сожалению контингент пенитенциарных учреждений России трудов Валерия Абрамкина не читал. Это я понял в первый же день нахождения в лагере.

В этот же день я разбил металлической миской- «шлёмкой», голову, шнырю карантина. Прямо из столовой меня уволокли в штрафной изолятор.

Не зря зону общего режима называют «кровавый спец» или «лютый спец».

Драки и потасовки не были редкостью, а угрозы и матерная перебранка, истеричная, бессмысленная и опасная — просто висела в воздухе, расточая затхлые, выматывающие и нервы флюиды.

Я всерьёз стал размышлять о том, что если дело пойдёт таким образом, то я в кратчайшие сроки вполне могу заработать вторую судимость.

Не зря говорили умные люди, что первая судимость— это штука необратимая. После неё— судьбу назад уже не повернешь.

Но зона - есть зона. Здесь всё непредсказуемо. Лязг замка, вызов к ДПНК и тебя ждёт очередной зигзаг судьбы. Жизнь, до этого казавшаяся размеренной и устоявшейся делает разворот на 180 градусов.

Через пару месяцев, прокуратура пришла к выводу, что совершённое мною преступление относится к категории тяжких и внесла протест. Меня снова этапировали в СИЗО для замены режима на более строгий.

* * *

Я вновь оказался в следственном изоляторе. Не скажу, что я почувствовал радость от возвращения в знакомые места.

Тюрьма абсолютно не изменилась за несколько месяцев моего отсутствия. Я даже не успел по ней соскучиться.

Меня вели какими то коридорами, я поднимался и спускался по ступеням каменной лестницы.

Мелькали ряды серых железных дверей с глазками и засовами.

В тишине был слышен лязг открываемых передо мной решёток, гулкий топот шагов по бетонному полу.

Плотный лысоватый прапорщик подвёл меня к железной массивной двери.

Приказал:

-Стоять! Лицом к стене.

Коридорный поднял задвижку и приник глазом к глазку. Потом повернул в замке ключ, отбросил со звоном засов. Я шагнул через порог и остановился в шаге от двери.

Скрипнула закрываемая дверь, с лязгом защелкнулись замки.

За спиной осталась дверь, с вбитым в неё глазком – пикой. Чуть ниже – с артиллерийским грохотом откидывающаяся форточка- кормушка.

Душу вновь охватило пугающее, настороженное чувство, которое усугублялось тем, что после относительного светлого коридора камеру было почти невозможно разглядеть. Она освещалась тусклой лампочкой, спрятанной за решеткой в маленьком вентиляционном окошке над дверью и бросавшей узкий луч тусклого света куда-то на потолок и стенку выше верхнего этажа "шконки"

По недосмотру спецчасти или по оперативным соображениям меня вновь поместили в камеру для подследственных.

На шконках и за столом сидело человек десять. Двое, голых по пояс и татуированных арестантов тусовалось по небольшому проходу между столом и дверью.

На плече одного из них синела татуировка в виде эполета с толстой бахромой.

И ниже слова: «воровал, ворую, и буду воровать!»

Татуировка означала, что её обладатель идёт "правильной", то есть воровской дорогой.

Меня окружали серые стены, грубо замазанные не разглаженным цементом.

Один из сидельцев крутил в руках арестантские чётки, деревянные пластины, нанизанные на нитки.

Вдумчиво и поступательно, как у музыканта перебирались пальцы. Слышались щелчки.

Заметив мой взгляд музыкант подмигнул:

-Четки крутим, чифир пьем, по понятиям живем.

Тяжкий дух. Накурено. Пахло бедой. И люди вокруг– тяжёлые. Пара рож – примитивно-уголовные.

После того как заходишь в камеру сразу же начинаешь ценить воздух, которым дышал совсем недавно.

Я бросил матрас на металлический скелет железной шконки.

-Здорово бродяги!

Тут же раздался нервный голос:

-Ты куда свои кишки ложишь? Ты сначала скажи, кто по жизни? Мужики пусть скажет, кто он по жизни!

Я уже знал о том, что человеку, переступающему порог тюремной камеры необходимо помнить о том, что люди, находящиеся под следствием всегда на нервах. У них в сердцах тоска, страх, агрессия и ненависть. Но они коллектив. И тут приходит какой-то незнакомый хер…

Первая их реакция - любопытство. Интерес. Можно ли с него что-нибудь получить. Материальное- чай, сигареты. Или какой то другой интерес. Ну, а потом с тобой либо свыкнутся, либо нет. Если поведёшь себя правильно и не будешь «пороть косяки» тогда ты станешь своим. А если допустишь какую-то ошибку тогда станешь изгоем, «косячной рожей».

И это тоже надо сознавать отчетливо.

Я повернулся на голос. Молодой, прыщавый парень, с какими-то белыми глазами.

-Чёрт, я.– сказал я доверчиво, словно соседу через забор.

-Чёрт!?..

-Ага...чёрт. Только хвост у меня спереди.

-Га-ааа! Кипеш, отвали от человек. Завари лучше чайку.

За столом хлебал супчик из «бич» пакетов, шустрый старичок лет шестидесяти. Широко улыбался, словно акула.

-Откуда будешь?

-Восьмёрка.

-Первоход? Лютый спец?

-Он самый.

-Такая же канитель. В первый раз чалюсь. На общий режим собираюсь! Га-ааа!

Из под серой застиранной майки выглядывали русалки, солнце, профиль Сталина, похожий на усатую женщину. На кисти руки лучи заходящего солнца, имя -Витя. На пальцах татуированные перстни.

Мда-а...Богатая видать была биография у этого Вити -первохода.

Я уже слышал о том, что по поручению следователя тюремные кумовья-опера проводят оперативные разработки.

Не верьте сериалам, в которых преступления раскрываются при помощи экспертов, дедукции и экстрасенсов. Это блеф. Большинство висяков раскрывается старым проверенным дедовским способом. При помощи наседок.

Почти в любой следственной камере находится какой- нибудь Витя, Коля, Саня, всегда готовый дать дельный совет, поддержать в трудную минуту, поговорить за жизнь, а между делом выяснить кое-какие детали, интересующие оперчасть.

Человек, никогда не соприкасавшийся с тюрьмой и нахватавшийся верхушек о том, что блатные не сдают и не сотрудничают с ментами неизменно тянулся за советом к бывалому сидельцу.

Он был не способен быстро определить зыбкую грань между теми, кому можно доверять, а кому верить нельзя. Между действительностью и иллюзией, между друзьями и врагами, между настоящей жизнью и видениями.