Страница 29 из 46
Хочу подчеркнуть, что эта помощь была хорошо спланирована и контролировалась партийными комитетами и командованием отрядов, бригад. Весной 1943 года партизаны получили радиограмму из БШПД. ЦК партии ставил необычную задачу: помочь крестьянам провести весенний сев. Помогали в первую очередь безлошадным, вдовам, семьям фронтовиков и партизан.
Вот сводка «о весенне-посевной кампании отряда имени Димитрова» на 28 мая 1944 года. Засеяно 40,6 гектара. На счету отряда имени Кирова на 25 мая – 2 гектара картофеля, 2,3 – овса, 2,5 – ячменя, 6,6 – картофеля, 3,9 – гречихи, 1,2 гектара проса.
В сводке отряда имени Гастелло перечисляются даже посевы овощных культур: моркови, свеклы, огурцов, тыквы. Цифры названы конкретные и, смею заверить читателя, точные. Сводки, которые направлялись в подпольные райкомы, подписывали командиры и комиссары отрядов. В ответ «крестьяне жгли мосты, рвали связь, водили группы подрывников, осуществляли 30 процентов разведки».
Вот выписка из отчета А.Е. Клещева:
«Немцы писали, что партизаны живут, как первобытные люди. Но в тылу противника партизаны сумели построить рациональный быт. В каждом отряде была баня, и один раз в десять дней каждый боец в ней мылся и менял белье.
В отрядах были парикмахерские, сапожные и портняжные мастерские, мельницы, кузницы, молотилки, кожевенные мастерские, мастерские для выделки валенок, которые обслуживали и партизан, и население.
В бригаде имени Кирова было организовано колбасное производство, где вырабатывалось несколько тонн сухой колбасы в месяц, которая выдавалась бойцам для далеких походов».
Почти каждая партизанская бригада имела мельницу. В отрядах в 1942 году появились сапожники, портные. Женщины вязали теплые носки, варежки. Без этой помощи людской партизанам было бы сложно выжить.
Выживали все вместе. Надо было не только кормить бойцов партизанских отрядов, но и помогать семейным лагерям. А что такое семейный лагерь? Это старики, женщины, дети, которые укрывались в глухих лесах и болотах от угона в Германию или от истребления. Они были под охраной партизан.
Для некоторых отрядов охрана таких лагерей была главной боевой задачей. Например, в Барановичском партизанском соединении, в Новогрудском и Ивенецком было два еврейских партизанских отряда. Ими командовали Анатолий Давидович Бельский и Семен Натанович Зорин.
Личный состав этих отрядов – 360 вооруженных бойцов-евреев – обеспечивал безопасность еврейских семейных лагерей, в которых спаслись от гитлеровского геноцида полторы тысячи женщин, детей, стариков. Был еврейский партизанский отряд имени Кагановича и в бригаде имени Куйбышева нашего соединения.
В бригаде имени Молотова был польский партизанский отряд имени Костюшко. Второй польский отряд, сформированный в Пинской партизанской бригаде, был направлен в Польшу и там продолжал борьбу.
Как правило, отряды формировались не по национальному признаку. Они были многонациональными. Для назначения командиром, комиссаром, начальником штаба важны были не национальность, а деловые и волевые качества. Национальностью мы не всегда интересовались. Мы советские, и этого было достаточно.
Хочу обратить внимание еще на один момент. Ни в боевых отрядах, ни в семейных лагерях во время войны не возникало эпидемий. Кирилл Трофимович Мазуров в своих воспоминаниях отмечал, что инфекционные заболевания в партизанских формированиях были редкостью.
Многих настигали простуда, авитаминоз, который вызывал так называемую «куриную слепоту», чего не избежал и Мазуров, некоторых донимала язва желудка. Но тиф не был подпущен к нашим стоянкам.
А вот в деревнях, где немецкие власти ликвидировали всякую медпомощь, люди нередко болели тифом поголовно. К их спасению подключались медицинские службы партизанских бригад и отрядов.
Одевались партизаны пестро. Кому-то удавалось раздобыть советскую военную форму, кто-то приспосабливал немецкую, кто-то обходился своей крестьянской, домашней одеждой. Зимой были популярны полушубки – кожухи.
Особым шиком считались комсоставовские кожанки с ремнями крест-накрест. На головах – ушанки, кубанки, военные фуражки, кепки, буденовки, танкистские шлемы, даже шляпы. Если позволял головной убор – красная лента наискосок. На ногах – советские, немецкие сапоги, «разнокалиберные» ботинки, другая обувка, сработанная местными мастерами.
Больше всего ценилась советская военная форма, особенно у молодежи. В январе 1942 года, находясь в Стародорожском районе, мы узнали, что с довоенных армейских складов после отступления Красной Армии многое взяли местные жители. И правильно сделали, не оставлять же немцам. Особенно нахватались всякого добра здешние полицаи.
Вот и решили мы, что у полицаев взятое ими надо отобрать, а свои люди сами поделятся. Сделали рейды по ряду деревень: Бояничи, Кривоносы, Рухов, Пасека. Полицаев разоружали и отпускали, никого не расстреливали. Но казенную красноармейскую одежду и обувь изымали. Изъяли также лошадей, которых, кстати, оставила отступавшая красноармейская часть, полдюжины свиней, несколько десятков мешков с зерном. Остальное раздали крестьянам.
Вернулись с обозом. Вот тогда хлопцы надели новое солдатское белье, шинели, шапки-ушанки со звездочками. Войско стало другим. И не только по внешнему виду. Внутренне все подтянулись. Военная форма обязывает, выправку придает.
Вызывает как-то Никита Бондаровец совсем молоденького партизана, только что надевшего настоящую шинель. Тот так отрапортовал, что удивился комиссар: «Смотри ты, настоящий солдат! А ведь раньше за ним не замечалось такого». А уж если кому из нас удавалось раздобыть командирскую фуражку да хромовые сапоги – предела форсу не было.
Два лейтенанта из кавалеристов, попавшие в окружение, Петька Казак и Петька Столица, – настоящих фамилий я не помню – даже шашки раздобыли, седла нашли. Лихачами в бою были отчаянными. Дьяволы на конях.
Командиры во всех случаях добивались, чтобы партизаны поддерживали чистоту, имели опрятный, подтянутый вид. Это работало и на дисциплину, и на здоровье бойцов. Да и санитарная служба соединения действовала исправно.
Меня при случае не надо было упрашивать, чтобы применил свои медицинские познания на деле. Последний раз это произошло в июле 1944 года перед самым освобождением в деревне Поречье Пинского района, которая раскинулась вдоль реки Ясельда.
На исходе дня в небе над деревней завязался воздушный бой. Немецкие истребители атаковали эскадрилью советских бомбардировщиков. Один из самолетов вспыхнул и факелом понесся к земле. Но члены экипажа успели выпрыгнуть с парашютами.
Одного из них мы нашли сразу, опередив немцев, которые тоже стремились к месту приземления летчика. Но им достался только кусок парашюта. Остальное забрал партизан Петька-тракторист, рассудив, что парашютный шелк пойдет и на бинты, и на пошив белья.
Летчик был почти в бессознательном состоянии из-за ожогов, но сказал, что надо искать остальных. Вскоре мы наткнулись еще на один парашют. Под ним лежал сильно обгоревший командир эскадрильи майор Михаил Бельчиков. Особенно пострадали голова, лицо. Вот его-то мне и пришлось лечить. Я тщательно промыл ожоги, раздобыл на хуторе несоленого гусиного сала, смазал их. Потом мы переправили летчиков в лазарет партизанского отряда имени Макаревича, а оттуда они попали в стационарные лечебные учреждения Красной Армии.
Я до сих пор храню письмо, которое написал мне майор Бельчиков 13 ноября 1948 года из Винницы, где он тогда продолжал службу. Вот что он написал мне в Пинск:
«Дорогой Эдик, ты, вероятно, забыл меня, да и вполне понятно, встреча была короткой, а с тех пор прошло более четырех лет. Но мне ясно помнится ночь на 9 июля 1944 года, встреча с вашей группой партизан, проведенный в лесу день, твоя первая медицинская помощь, гусиное сало, перевязки. Мучителен был для меня путь до лагеря. Чувствовал себя очень плохо.
До сих пор вспоминаю и благодарю за такую смелую заботу. А ведь получилось лучше лучшего… Ноги и руки зажили, а вот глаза долго не видели. Глаза лечил в Москве. С твоей легкой руки все пошло хорошо, хожу – не хромаю, правым глазом вижу отлично, левый глаз видит мало – 35 процентов. Лицо зажило, девушки говорят, что вечером я даже красивый хлопец. По зрению от летной работы отстранили, работаю в штабе.