Страница 18 из 91
Среди казаков дежурного взвода с утра пошли разговоры:
— Дезертира поймали.
— С фронта сбёг.
— Ничего, скоро все побежим...
Ус услышал, прикрикнул:
— Но-но, балаболки, присягу забыли?
Увидел Шандыба дезертира: маленький, щуплый, воротник на шее хомутом болтается. Озирается среди казаков затравленным зверьком.
— Куда же ты бег? — спрашивают казаки.
— Домой, на Рязанщину. Там, в селе, жена с детишками. Пухнут с голоду.
— Дак изловят же.
— Меня изловят — другие убегут. Ты вот в окопе посиди!
— Сидели.
— Гляди, братцы, он ишшо нас окопом стращает!
— А могет, он правду гутарит. У нас на Дону по базам ветры гуляют.
— Немец прёт.
— Да ты, я зрю, и трибунала не пужаешься?
— А чего его пужаться? И там смерть, и в окопах смерть. Кабы конец войны видеть, а то ведь нет...
Прибежал хорунжий Любимов:
— Ус, седлай коня, дезертира в штаб корпуса.
Разбрелись казаки, а у самих на душе муторно. Жаль солдатика, по всему видать, настрадался в окопах...
Возвратился полковник Денисов. Вызывали для перевода, однако Брусилов представление задержал.
Узнав о волнении в третьей сотне кубанцев и о поимке дезертира, начштаба нахмурился:
— Знаете, Пётр Николаевич, я слышал в штабе фронта, что в Петрограде нездоровая обстановка. В окружении царя на важные государственные дела влияет Григорий Распутин. И этот сибирский бродяга всецело овладел доверием государя. Да и о императрице всякие грязные слухи гуляют по столице.
— Я им не верю, Святослав Варламович.
— Рад бы с вами согласиться, да конкретные факты налицо. Ни одна смена государственных деятелей не проходит без Распутина. Эта чехарда вызывает возмущение в Петрограде. Ко всему, безграмотный, развратный мужик вхож в покои императрицы. Он якобы лечит наследника. В Петрограде, Пётр Николаевич, брожение умов. Как бы не воспользовались этим всякие социалисты.
— Господь не допустит. Триста лет сидят на троне Романовы и, даст Бог, просидят ещё больше.
— Хочется верить, Пётр Николаевич.
— Мы, Святослав Варламович, императору присягали и будем верны ему. Донское казачество — одна из главных опор трона.
— Это так. Но волнение в третьей сотне удивляет.
— Что интенданты — воры, давно известно. Но сухари, поточенные мышами, в еду давать? Да за это надо под трибунал отдавать!
— Да не осудят ведь. У интендантов везде связи, они любого купят.
— Но, Святослав Варламович, есть ещё Божий Суд.
— Пётр Николаевич, воры и казнокрады Божьего Суда не боятся.
— Это горько. В Европе-то по-другому.
— Азия доминирует над европейской Россией силой своих традиций и привычек.
— Жечь калёным железом.
— Боюсь, слишком глубоки корни. Вот вы, Пётр Николаевич, говорили: блюсти верность императору. Я с этим согласен. Но до меня доходили и другие разговоры: якобы наша государственная система устарела.
Краснов постучал костяшками пальцев по столу.
— Когда подобные речи произносят социал-демократы, это одно дело. Я расцениваю их как заразу, растлевающую общество. Но если это говорят всякие там думцы, которые спят и видят себя во главе страны, то они толкают Россию в пропасть. Нам не грех поучиться у немцев. Слово «орднунг», что значит «порядок», для них священно...
Краснов поднялся, прошёлся по комнате. У большой карты России на стене остановился, скользнул взглядом по Донщине.
— Я, Святослав Варламович, хотя и родился в Санкт-Петербурге, но очень люблю Донщину. В своих книгах я, возможно, несколько идеализировал казачью жизнь, но поверьте, Дон — моя сердечная привязанность. Она передана мне по наследству. За Дон я готов жизнь отдать. Не могу спокойно слушать, когда казаки поют: «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон...», слёзы наворачиваются. Знаете, я не раз думал: если суждено мне будет выбирать место для жительства после армии, непременно остановлюсь на какой-нибудь станице, где растёт виноград, а летом подсолнухи и пчелы летают...
Краснов замолчал. Денисов встал:
— Пётр Николаевич, наши желания совпадают. Но это в далёком будущем... Позвольте откланяться.
Стрелкам пришла замена. Измотанные в боях, уставшие от окопного сидения полки уходили в тыл. На смену им шли части отдохнувшие, пополненные личным составом. Занимали окопы, размещались в блиндажах.
Гармонист, сидя на приступочке, задумчиво наигрывал: «Разлука, ты разлука, чужая сторона...» Кто-то из солдат прикрикнул:
— Не нагоняй тоску!
Гармонист сменил мотив, заиграл: «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поёт...»
По траншее, пригнувшись, шёл ротный, приговаривая:
— Обживай окопчики, соколики, разлюбезные мои, засиделись в тылу, теперь ждите, скоро в наступление пойдём.
Поравнявшись с гармонистом, сказал:
— Селиванов, давай-ка нашу.
Селиванов, перебирая ряды гармоники, затянул:
«Солдатушки, бравы ребятушки...»
Гремя котелками, стрелки шли за едой. Походная кухня расположилась позади окопов в укрытии. Повар торопился раздать еду, покуда немцы не начали обстрел. Все знали: германцы — народ пунктуальный, обеденное время соблюдают. Да и жизнь в немецких окопах начиналась чётко: ели, пили эрзац-кофе и только после этого начинали воевать.
Солдаты ёрничали:
— Германец только на сытое брюхо воюет...
Через село, где расположился штаб дивизии, проводили полки, снятые с фронта. Задерживались у колодца, жадно пили воду, курили. Шандыба спросил у присевшего отдохнуть солдата:
— Вымотались?
— Третий месяц в окопах. Грязью обросли, живность всякая заела. Перво-наперво баню истопим.
— Сам откуда?
— Воронежский. Слыхал, деревня Аненская?
— Деревню не слыхал, однако воронежцы погранцы наши.
— Мы к донским землям примыкаем. По дому истосковались, война всю душу вымотала.
Солдат поднялся, поправил шинельную скатку и, закинув за плечо винтовку, пошёл вслед за изломанным строем. Прорысила группа офицеров; посигналив, проехал автомобиль командира пехотной дивизии. И снова прошла, поднимая пыль, колонна стрелков.
Проводив взглядом нестройные ряды пехоты воронежских и рязанских, ивановских и костромских, ярославских и орловских, пензенских и смоленских мужиков, одетых в солдатскую форму, так похожих общей усталостью и тоской по своей избе, Иван Шандыба почувствовал, как его самого потянуло на Дон, в родной курень.
Из села выехали брички с фуражирами, разъехались по дальним деревням. Застучали молотки в полковой кузнице. Казаки выводили коней на водопой: донцы жили своими заботами. Ждали приказа, готовились к наступлению.
В штабе фронта Краснов встретил генерала Каледина. Оба обрадовались: воевали почти рядом, а виделись редко. Каледин командовал 12-й Донской казачьей дивизией, и его соединение шло в авангарде армии Брусилова, а Сводная казачья дивизия шла в арьергарде, прикрывая отход армии.
Генералы оба были донцами и были оба — сторонниками рейдовой тактики. И того и другого вызвали к командующему Юго-Западным фронтом.
— Не известна ли вам, Пётр Николаевич, причина вызова?
— Пути Господни неисповедимы, Алексей Максимович. Однако смею предположить: если сразу двух кавалеристов позвали, речь пойдёт о какой-то нас двоих касающейся операции.
Краснов тронул Каледина за рукав мундира.
— Я слышал, Алексей Максимович, вас ожидает приятное событие — прочат на корпус.
Каледин пригладил усы:
— Так за корпус, Пётр Николаевич, и отвечать надо соответственно.