Чертова погремушка

Пятница. Первая пятница на неделе, последняя пятница на неделе — какая разница. На этой неделе выпали два выходных подряд, а не в разбивку. Суббота и воскресенье. Сидеть перед телевизором, читать и есть. Все. Можно пойти погулять. Но не хочется. Одной не хочется. В гости — не к кому, к себе пригласить — аналогично. Как не было друзей-подруг, так и нет. Всего двадцать восемь, а как будто все шестьдесят восемь. Не жизнь, а унылая каторга. Умирать буду — а вспомнить нечего.

Застегивая халат, я попыталась ну хоть что-нибудь яркое из памяти выудить. Детство? Ой, нет. Меня или дразнили, или не замечали. И в садике, и в первой школе, и во второй. Мама с бесконечными нотациями — ты должна-должна-должна. Папа от нее зря, что ли, сбежал, его тоже запилила, надо думать. Только и оставалось, что учиться, учиться и учиться. И книги читать. Училище? Да то же самое, что и в школе. Интересное дело, там девчонки были, если честно, и пострашнее меня. Но вели себя, как королевы. Так их все и воспринимали. А мне оставалось только в уголок забиться и ветошкой накрыться. Ну, закончила с красным дипломом, ну поступила в педагогический на автопилоте. Радость, да? Ну, мама рада была. Да и я тоже. Только лучше бы я туда не поступала. И с Рудиком бы не встретилась.

Сколько лет прошло, а передергивает каждый раз, как вспомню. Рудик… Рудольф — имя-то какое противное. И сам он был противный. Маленький, тощенький, с жиденькой козлиной бородкой. Нет, это я сейчас понимаю, что противный, а тогда он мне понравился. Ну, не то чтобы понравился — просто чем-то Костю Белкина напомнил. Тот тоже был невысокий, худощавый. Впрочем, наверно, ничего бы и не было, если б нас вдвоем не назначили тот капустник к окончанию первого курса готовить.

Как все произошло — обрывки какие-то в памяти. Вино — я же не пила тогда вообще. А мы сидели с ним вдвоем в маленькой комнатке за сценой, разговаривали. Он достал бутылку. Думала, только попробую — символически. Оказалось, вкусно. Выпила полстакана, потом еще. Потом он меня обнимал, говорил что-то, и мне даже приятно было. А потом… боль, мерзость, отвращение… Задержка, тест… Разговор после занятий в скверике у Казанского. Он мне в лицо смеялся, а что говорил — нет, вот это уж точно лучше не вспоминать.

Врач в женской консультации. Еще нестарый, лицо породистое, руки, как у пианиста. Он ими без конца мои бумажки перебирал. В голосе — цинизм и жалость, странный коктейль.

— Детка, мой совет — рожай.

— Не могу, — шепчу, умирая от стыда.

— Плюнь на все и рожай. Сделаешь аборт — второго шанса не будет. Прости за прямоту, тебе и так повезло. Ты явно не Афродита — это раз. У тебя вон усы пробиваются, как у гусара — это два. И анализы… мама, не горюй — это три. Чудо, что забеременела. А после аборта — на что угодно спорю, больше не получится.

Если б мама узнала — убила бы. А еще… Может, после такого прогноза я и решилась бы. Только вот все было по пьяному делу. Кто знает, кого бы я там родила.

А из института ушла. Не могла Рудика видеть. Перевелась в университет культуры на библиотечный. Училась. Закончила. Нашла работу. Ни подруг, ни парней. Да какие там парни. Даже если б на меня кто-то и обратил внимания — я бы от него шарахнулась, как от чумы.

Вот и выходит, что единственное светлое даже не пятно, а пятнышко в моей жизни — Костя Белкин. И плевать, что он меня только терпел. Спасибо ему уже и за это. С ума сойти. Единственное приятное воспоминание в жизни — об однокласснике, который просто стоически переносил мою робкую симпатию.

Повесив в шкаф свою библиотечную униформу — серую юбку-трапецию, мамину голубую блузку с воротом-бантом, маскирующим второй подбородок, и серый бесформенный кардиган, — я пошла на кухню готовить ужин. Задумалась ненадолго: пельмени или макароны с сосисками. Пока мама была жива, я еще старалась что-нибудь вкусное, необычное придумать. А сейчас — лишь бы сытно и побольше. Потому что скуку и хандру я банально зажирала. Чтобы потом встать на весы и еще пострадать на предмет лишнего веса. Да какая, собственно, разница? Что изменится, если я буду весить не девяносто килограмм, а, скажем, семьдесят? Только юбку новую придется покупать, а это при моих доходах не слишком приятно.

Мама умерла год назад от инсульта. Вот когда я тысячу раз вспомнила слова гинеколога. Потому что одиночество стало просто невыносимым. Так бы хоть ребенок был. Пусть даже больной, неполноценный. Пусть бы мне пришлось устроиться еще на три работы уборщицей какой-нибудь, чтобы его прокормить. И в то же время я понимала, что так лучше. Ребенка надо любить, а не спасаться им от тоски.

Я даже и не заметила, когда втянулась в это.

Журналы в библиотеке, телевизор дома. На улице, в транспорте я замечала только красивых женщин. Нет, у меня не появилось противоестественной тяги к своему полу. Я смотрела на них, отбирала у них лучшее — для себя. И мечтала.

Ночь. Я сплю в своей постели. Вдруг комната озаряется зеленым неземным светом. Я просыпаюсь и не могу пошевелиться. Странная фигура с огромной головой и вертикальными глазами стоит у изголовья. Слова, которые я не слышу, а вижу — как бегущую строку: «Ангелина, мы выбрали тебя как объект для изучения. Наблюдая за тобой, мы узнали о людях много важного. В награду мы исправим несовершенства твоего внешнего облика». Ослепительная вспышка, я теряю сознание и прихожу в себя только утром. Встаю с постели и вижу в зеркале ослепительную красотку…

Или так. Прямо на улице ко мне подходит интересный мужчина и говорит: «Девушка, простите мою прямоту, но вы не красавица. Не спешите обижаться. Я могу вам помочь. Я пластический хирург, разрабатываю новые операции, которые не делают еще нигде в мире. Они полностью могут изменить ваш облик. Но это опасно, потому что еще не проверено. Не хотите ли вы?..». И я соглашаюсь — что мне терять? Больница, операции — разумеется, все бесплатно, это ведь эксперимент. И вот снимают последние бинты. Хирург протягивает зеркало, а сам не сводит с меня влюбленных глаз…

В общем, вариантов было много, от теоретически возможных (например, с хирургом) до совсем бредовых (инопланетяне или добрый волшебник). Промечтав сам процесс преображения (варианты чередовались), я приступала к деталям. Вот тут-то и шли в дело подсмотренные в модных журналах, в телевизоре и в реальности черты красивых женщин, прически, макияж, одежда. Я лепила новую себя, как скульптор. Закончив и осмотрев придирчиво, принималась сочинять себе новую жизнь — яркую, интересную, полную любви, приключений и материального благосостояния — куда же без него, ведь бриллиант требует достойной оправы.

Так я могла мечтать часами, пока мечты плавно не перетекали в такие же приятные сны. Зато просыпалась я в самом скверном настроении, день ото дня все хуже. Из зеркала на меня смотрела вовсе не красавица, а все та же толстая Лина с короткой шеей и заплывшими глазами. Прокручивая в голове раз за разом мечту о чуде, я невольно поверила, что рано или поздно оно произойдет. Но ждать было просто невыносимо. А отказаться от этих фантазий я уже не могла, это было что-то сродни наркотику.

В финал все же вышли пельмени. Решающим аргументом стала необходимость мытья только одной кастрюли вместо двух при макаронно-сосисочном варианте. Навалив на тарелку изрядную горку, я полила пельмени сметаной, а сверху натерла сыр. Теперь можно и к телевизору.

Показывали унылый сериал, который раздражал меня сюжетом, как будто нарушал мою монополию на мечту. Мышка-дурнушка натиралась волшебным кремом и превращалась в красавицу. Фыркнув раздраженно, я переключила канал и попала на рекламу антицеллюлитного крема «Скульптор тела».

«Моделируйте ваше тело!» — призывала рекламная девушка, которой целлюлит не мог присниться даже в страшном сне.

— Идеи Михал Афанасьича живут и побеждают, — пробурчала я, умирая от зависти. — Дался вам всем этот крем волшебный. Вранье это все. Был бы настоящий — полжизни бы не пожалела!