Страница 25 из 42
Через час в комнату ворвалась Тамара — бледная и нахмуренная. Помолчав, она уставилась на меня и отчеканила:
— Марина умерла!
Тамара была единственной, кто так и не захотел у меня лечиться. Заявив, что не верит во все эти глупости, она стала относиться ко мне, словно я что-то у нее украла. От ее прищуренного взгляда и поджатых губ мне становилось не по себе. И вот теперь она смотрела на меня так, словно это я была виновата в Марининой смерти.
— Но как же так? — ошарашенно выдохнула Алла. — Ведь я у нее была в больнице. Врачи говорили, что все в порядке, что операцию сделали вовремя. Почему же она умерла?
— А вы у целительницы нашей спросите, почему, — прошипела Тамара. — Я разговаривала с Марининым мужем. Он сказал, что врачи в полной непонятке. Сначала все было нормально. А вот после выписки ей становилось все хуже и хуже. Под конец она даже не вставала — сил не было. А вчера не проснулась. На вскрытии — ничего. Просто остановилось сердце. Непонятно почему.
— А я знаю, почему.
Над перегородками показались головы. Кто-то привстал, кто-то просто шею вытянул, чтобы посмотреть на Шурика, который стоял в картинной позе записного обличителя: вытянув в мою сторону руку с грозно указующим перстом.
— Я знаю, — повторил он. — Все очень просто. Вы знаете, как они лечат, экстрасенсы эти хреновы? Они просто прут энергию от здорового органа к больному. Больной поправляется, а здоровый заболевает. Вот и все. А у Маринки, наверно, от болезни настолько энергии мало было, что у нее все сразу и отказало после операции.
Я почувствовала себя так, словно меня выставили на всеобщее обозрение голой. Комната загудела, как будто в нее влетел рой мух.
— Ну, что скажешь, Джуна недоделанная?
Я смотрела на Тамару и молчала. Что я могла сказать? Что все это правда? А может, еще и то, что часть этой самой энергии я забирала себе — не по своему желанию, так уж само собой получалось?
— Молчит! — ядовито усмехнулся Шурик. — Нечем крыть. Вы еще все скоро поймете, в какое дерьмо она нас затащила. У меня, например, после ее, блин, целительства спина болеть начала. Никогда не болела, а тут вдруг начала.
Я скосила на него взгляд. Низ позвоночника затянуло голубым облачком. Продуло наверно.
— Вот стерва! — Тамара сложила руки на груди и прислонилась к косяку двери. — Хорошо устроилась. Это босс ее пригрел. Ни хрена не делает, гадит и деньги гребет лопатой. Вот покажи, что ты сделала сегодня. Покажи мне!
Я встала, собрала свои вещи в сумку и пошла к выходу.
— Ага, самовольный уход с работы! — взвизгнула Тамара, когда я отпихнула ее от двери. — Отлично. Я пишу докладную. Можешь больше не приходить. Расчет и трудовая в конце недели.
Уже выйдя в коридор, я оглянулась и увидела Аллу. Она стояла у своего стола с кофейной чашкой в руках и смотрела на меня, страдальчески наморщив лоб. Я опустила глаза. В ее белесом желудке светилась темно-голубая горошина…
Этого не может быть, говорила я себе, в то время как ноги брели себе неизвестно куда. Это совпадение. Да, я действительно перекидывала энергию от здоровых органов к больным. Но чтобы из-за этого здоровые становились больными? Маринка действительно была очень слаба. Она все равно умерла бы — со мной или без меня. Шурик постоянно ходит в свободных приспущенных штанах и коротких майках, выставляя поясницу на всеобщее обозрение — совсем как девица. Так что его вполне могло просквозить. Алка пьет кофе ведрами и никогда не успевает позавтракать. И потом, кто сказал, что после моего лечения человек больше никогда ничем не заболеет?
Я почти убедила себя, что моей вины в Марининой смерти нет и что опасности никакой в моем лечении тоже нет. Работа? Да черт с ней, найду другую. А может, и не буду искать. Может, и правда открою свой кабинет. Сниму небольшое помещение недалеко от дома. Три-четыре клиента в день. Цену назначу самую минимальную — только чтобы хватало на оплату аренды и налоги. А на жизнь и дядипашиных денег хватит. Да и Никита… Нет, на Никиту рассчитывать не стоит. Видимо, судьба моя такая — одной жить. А насчет «погремушки» все-таки надо с Костей поговорить. У меня на нее такое же право, как и у него.
Между тем я дошла пешком от Сенной до той самой церкви великомученика Пантелеимона на улице Пестеля. И как меня сюда занесло? Подумав, я зашла вовнутрь. Три с лишним месяца прошло с тех пор, как я исцелила того инвалида. Кажется, его звали Иван. Да-да, точно, толстая жена в синем платке звала его Ванечкой. Такое чувство, что это было сто лет назад. Интересно, как он теперь?
Купив несколько свечек, я подошла к кануну и вдруг остановилась, словно на стенку налетела. Жена Ивана — я вспомнила, что ее зовут Зинаида, — стояла у распятия и что-то читала по растрепанной книге. Женщина сильно похудела, платок на этот раз был черным, как и вся остальная одежда, но это, несомненно, была она.
— Простите, вас Зина зовут? — спросила я, когда она закрыла книгу.
Женщина кивнула.
— Я помню, вы приводили мужа. На костылях. И он пошел. Как он?
— Похоронили Ванечку, — всхлипнула Зинаида. — На той неделе.
— Но как?.. — в глазах у меня потемнело.
— Саркома легких. За три месяца сгорел. Батюшка сказал, что, наверно, не от Бога то исцеление было. Он ведь здоровый был, только не ходил после травмы. Это все я виновата. Надо было принять его болезнь, а я все никак смириться не могла. Сначала по врачам его водила, потом по всем монастырям молилась. А потом по лекарям-знахарям пошла, хотя и говорили мне, что нельзя этого делать. А ведь легкие у него здоровые были, он только весной флюорографию делал.
Но я уже не слушала. Перед глазами стояла до невозможности четкая картинка: светящиеся ярко-оранжевым цветом легкие Ивана и струйки, бегущие под моим взглядом от них к позвоночнику…
— Простите, — прошептала я и вышла.
«Вот и все, — стучало у меня в голове всю дорогу до дома. — Вот и все».
Когда я вошла в квартиру, Никиты не было. Его ноутбука тоже.
— Вот и все, — сказала я. Постояла у окна, посмотрела на темный двор и принялась убирать в квартире. На полном автомате. Закончила, помыла ванну и включила воду.
Уже начав раздеваться, я вспомнила о брате и набрала его домашний номер. «В настоящий момент я не могу подойти к телефону, — доверительно сообщил автоответчик Костиным голосом. — Оставьте сообщение после сигнала». Я попыталась позвонить на мобильный, но робот злорадно известил меня о недоступности абонента. Написать записку? Нет. Он и так меня поймет.
Открыв бар, я оглядела шеренгу бутылок и выбрала розовое испанское вино. Аккуратно сложив одежду на корзину для белья, забралась в ванну и налила вино в большой бокал для коктейлей. Медленно выпила, поставила бокал на пол и потянулась к шкафчику. Лезвий не было. Вылезать из ванны и идти на кухню за ножом не хотелось. Разломав бритвенный станок, я вытащила узенькую темную полоску.
— Господи, — сказала я, глядя в облупленный потолок, — я знаю, что Ты меня не простишь. Но хотя бы пойми. Пожалуйста. Я знаю, что виновата. И ничего не могу с этим поделать. Я думала, что у Тебя любое зло может обернуться добром, но как-то упустила из виду, что у дьявола любое добро наоборот превращается в зло. И куда ведут добрые намерения, я тоже знала. Мне очень плохо. И я так больше не могу.
Преодолев секундный страх — больше перед болью, чем перед смертью, — я полоснула лезвием по локтевому сгибу левой руки. Боль была острой, но недолгой. Красный штрих мгновенно набух каплями. И еще один — на правой руке. Положив лезвие на край ванны, я опустила руки в воду. Струйки крови причудливо змеились, и в голову мне пришла странная мысль: если бы в моей ванне водились рыбки, они сейчас собрались бы здесь, привлеченные запахом крови. И если бы я лежала тихо, не шевелясь, они стали бы тыкаться в мои руки губами. В потом — обгрызать их своими мелкими зубками.
Время шло, вода начала остывать. Все вокруг расплывалось, голова слегка кружилась. Сердце билось мелко и часто, в ушах шумело, воздуха не хватало, но это было почему-то совсем не страшно. Да, подумала я, когда Костя забеспокоится, что я не звоню и не отвечаю на звонки, приедет сюда, он найдет меня не в самом лучшем виде — голую, белую и разбухшую. Но мне будет уже все равно. Зато сейчас мне очень даже хорошо и приятно. Еще немного — и я увижу пресловутый черный тоннель… Если бы еще только кровь не пахла так отвратительно…