Чертова погремушка

— Кажется, летит, — положив шар на траву, прислушался Костя.

Через секунду и я услышала шум. Крохотная точка показалась из-за горы. Костя осторожно уложил «погремушку» в рюкзак и повернулся ко мне:

— Быстро, за те кусты!

Я встала, меня качнуло. Костя поморщился, сплюнул и за руку потащил меня к кустам. Рюкзак он закинул за плечо. Едва мы успели укрыться, вертолет тяжело плюхнулся на берег, подняв в воздух тучу мусора, песка и водяных брызг. Не менее тяжело из кабины на землю выбрался Генпетрович.

— Археологи, вы где? — рупором приложив ко рту руки, закричал он.

— Молчи, — прошипел Костя, больно сжимая мою руку. — Посмотрим.

— Ау! — надрывался Генпетрович. — Эй!

Оглядевшись по сторонам, он пожал плечами, сел на мой коврик и закурил.

— Бродят где-то, — объяснил Генпетрович сам себе, глубоко затянувшись. — Копают, видать. Ищут. Чо ищут, черт их знает. Ну и пусть, нам же с Веруней лучше. Дом теперь построим. Поженимся. Детей народим. Верка-Вера ты моя, Верка сладенькая, — запел он вполголоса.

— Похоже, никого, все чисто, — шепнул Костя.

Подождав еще несколько минут, мы вышли из-за кустов.

— Ага, вот вы где, — обрадовался Генпетрович. — А я-то уж забеспокоился. Ну чо, полетели?

Я даже про «смертничков» не вспомнила — настолько было все равно. Всю дорогу меня кисло подташнивало, рев пробивался в наушники, от чего и без того гудящая голова басовито резонировала. Большую часть наших пожитков Костя утрамбовал в мой рюкзак, который стоял у меня в ногах. В своем он оставил только мягкие вещи, на которые бережно уложил «погремушку». Этот рюкзак он держал у себя на коленях. Ревность и облегчение по-прежнему вяло плескались во мне где-то очень глубоко.

Время от времени мне хотелось умереть, но сомнительность загробной участи заставляла вспомнить о том, что я так и не увидела рай — хотя бы одним глазком. И тогда я кидала косые взгляды на Костю, баюкавшего свой рюкзак. По идее, он должен был выглядеть нелепо — в дурацкой войлочной шапке, с рюкзаком в обнимку. Но я ловила себя на том, что чуть ли ни любуюсь им.

А ведь надо было еще уговорить Костю ехать обратно поездом. Как бы мы пронесли «погремушку» через «телевизор» в Красноярском аэропорту! Да и на местном самолете я больше лететь не хотела. Ни за какие коврижки. Но если раньше разговор об этом не вызвал бы у меня никаких затруднений, теперь я с ужасом думала о его необходимости.

Однако Костя сам заговорил об этом, когда мы вернулись в Пятиреченское и уже сидели за ужином.

— Ну чо, послезавтра в Красноярск? — спросил Генпетрович, разливая по стопкам самогон. — Как раз рейс будет.

— Да мы… — невнятно промычала я, прикрывая свою стопку ладонью. Ловко отбросив мою руку, он все-таки налил мне.

— Мы поездом обратно, — веско припечатал Костя. — Лена боится.

При этом он смотрел не на меня, а на Верку, которая вдруг засмущалась и стала малиновой — в тон скатерти и своему платью, скроенному, видимо, из того же куска материи.

— Это ж скока пилить-то поездом?! — ужаснулся Генпетрович. — Ну надо ж так!

— А дизель-то тока в пятницу, — пропела Верка, глядя на Костю.

Странное дело, подумала я, а позавчера она вообще на него внимания не обращала, все на Генпетровича своего налюбоваться не могла.

— Ну… как хотите, — пожал плечами Генпетрович, производя в уме сложную калькуляцию. Конечно, билеты на рейс дороже, но ему-то с этого ни жарко, ни холодно. А полторы тысячи вдобавок к уже полученным двадцати и пятисотке за первую ночь — тоже капитал.

На следующее утро Генпетрович занялся самолетом, а нам предложил погулять по окрестностям.

— И я с ними, — подскочила Верка, все в том же малиновом платье, резиновых сапогах и стеганой куртке, похожей на ватник. — Покажу, где тут чо.

— А в кассе кто? — нахмурился Генпетрович. — Билеты продавать?

— Билеееееты! — презрительно пропела Верка. — Какие ишшо билеты? Кому надь — завтра придут и купят. Только зад отсиживать.

Генпетрович пожал плечами и молча отвернулся. Ему это все явно не понравилось. Мне тоже.

Мы прошли через все село по направлению к невысоким горам, поросшим лесом. Верка трещала, как взбесившийся попугай, цеплялась за Костин рукав и нарочно замедляла шаг — так, что я постоянно оказывалась одна впереди. Наверно, на нашу троицу не полюбовался только ленивый.

Как только село скрылось за деревьями, Костя отвел меня в сторонку, оставив Верку смущенно ковырять сапогом мох.

— Лен, — заявил он без обиняков, — иди-ка погуляй в другом месте.

— С какой ради? — возмутилась я, прекрасно понимая, с какой.

— Ты что, не видишь, что баба меня изнасиловать готова? Я боялся, прямо при муже набросится. Правда, он ей никакой и не муж, так что моя совесть чиста.

— Ничего себе чиста! — возмутилась я. — Люди нас приютили, накормили, помогли, а ты…

— Люди получили деньги. И вообще… «Снегопад, снегопад, если женщина просит…». Или тебе надо открытым текстом сказать: «Лена, иди отсюда на хрен, я тут эту дуру трахать буду»?

Я повернулась и пошла обратно, глотая злые слезы.

Сейчас вот приду, возьму «погремушку» и…

Зал ожидания с кассой вместе оказался закрытым на большой висячий замок. Потоптавшись на крыльце, я оглянулась на летное поле и подумала, что надо уходить отсюда, пока не заметил Генпетрович. Как ни была я зла на Костю и Верку, лучше ему меня не видеть.

Следующие несколько часов я просидела за околицей с другой стороны села. Дошла до опушки леса, села на пень и впала в странное оцепенение. Словно спала с открытыми глазами. Смотрела на копошащихся в траве муравьев, слышала пение птиц и шум ветра — и в то же время видела смутные, быстро сменяющие друг друга картины. Вот улыбающийся дядя Паша с «погремушкой» в руках разговаривает о чем-то с Генпетровичем. Их лица, фигуры сминаются, как в пластилиновом мультфильме, и я понимаю, что это уже Костя, обнимающий женщину. Верку? Нет, какую-то незнакомую, очень красивую. А вот и я сама — в длинной юбке и в платке. Или это не я? А рядом кто-то на костылях…

Вздрогнув, я очнулась. Солнце клонилось к закату. Неужели я провела на этой поляне почти полдня? Затекшие ноги больно затопило иголками. Желудок жалобно поскуливал, подтверждая: да, дело к вечеру, после завтрака прошло немало времени, давно пора подкрепиться.

Возвращаться не хотелось. Сидеть за столом с Костей, Веркой, Генпетровичем, делать вид, что ничего не произошло. Если б я только могла незаметно пробраться в дом, забрать свои вещи, «погремушку» и… И что? Пешком через тайгу к ближайшему селу, где есть такой же «аэропорт»? Смешно, честное слово. Нет, придется как-то терпеть. Сегодняшний вечер, целый день завтра и утро послезавтра.

Обратно в село я плелась нога за ногу, изо всех сил оттягивая момент, когда окажусь с этой троицей лицом к лицу. Замка на двери зала ожидания уже не было. Я взялась за ручку, но дверь распахнулась, снова едва не ударив меня по лбу.

— Ну чо, с облегченьицем? — подмигнул Генпетрович. — Пронесло чо ли? Так ты это, самогончику хлобыстни, все пройдет. Я завсегда им живот пользую.

Буркнув что-то невнятное, я направилась к кассе, а Генпетрович вышел на летное поле.

— Ты это… — выбравшись из-за стола, подскочил ко мне Костя. — Он пришел, увидел, что тебя нет, спросил, где. Мы сказали, что в сортире. Давно и надолго. Так что…

Верка хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Она была похожа на кошку, вдоволь наевшуюся сметаны. Костя тоже не выглядел грустным.

— Вы рожи сделайте попроще, — посоветовала я. — Или лимон съешьте. Дураку понятно, чем вы занимались.

Веркино лицо вытянулось, маков цвет на щеках моментально увял.

— Хватит умничать, — прошипел Костя.

В этот момент вернулся Генпетрович, и мы сели ужинать. Разговор не клеился. Костя и Верка теперь старательно игнорировали друг друга, но делали это так демонстративно, что Генпетрович начал хмуриться. Он наливал себе стопку за стопкой и молча опрокидывал, не дожидаясь остальных.