Тень в воде

Он протянул руку, и птица перепрыгнула к нему. Нахохлившись, стала чистить перья.

— Как ты думаешь, он голоден?

Жюстина не шевелилась.

— Наверное, голоден. Приготовлю еду.

Ханс-Петер отправился на кухню, открыл дверцу холодильника, но тут зазвонил телефон. Тряхнув рукой, Ханс-Петер согнал птицу. Та взлетела на карниз и уставилась на Ханс-Петера круглыми глазами.

— Я отвечу, — сказал он, отметив про себя, что с птицей проще говорить, чем с женщиной у окна. Птица реагирует живее.

Сначала он не узнал голос: звучный, спокойный — обычно он был другим, каким-то испуганным и будто умоляющим, как голос ребенка.

— Я не мешаю? — спросила она.

— Вовсе нет. Мы же сказали, что ты можешь звонить когда угодно.

— Да, да, я знаю.

Она умолкла, и он внезапно понял: что-то произошло.

— Ариадна?

Она молчала.

— Он снова взялся за старое? Твой муж, Томми?

Тогда она разрыдалась, и он спешно продолжил:

— Расскажи. Ты можешь рассказать?

— Он… — Ариадна всхлипнула, Ханс-Петер слышал, как она шуршит носовым платком и сморкается.

— Он там? Подонок… я заберу тебя и Кристу, сейчас же, еду!

— Нет, — еле разборчиво произнесла Ариадна. — Не надо. Томми уже нет в живых. Томми умер.

— Что?

— Это правда. Он умер вчера вечером, аллергический шок.

Она рассказала, как все произошло. Про его мучения, про дикую тоску и страх в его глазах, про «скорую», на которой его увезли.

Ханс-Петер не знал, что сказать.

— Я никогда не забуду, — говорила Ариадна. — Этого я никогда не забуду. Видеть, как умирает человек, — человек, которого ты знала столько лет, отец твоего ребенка. Что бы он ни сделал… Видеть, как он уходит из жизни.

Слова текли потоком вместе со слезами. Ханс-Петер дал ей выговориться.

— Как Криста? — спросил он, как только она немного успокоилась. — Хотите приехать сюда?

— Ты добрый, Ханс-Петер, ты такой добрый, — всхлипнула Ариадна.

— Я уже сказал, что могу приехать и забрать вас. Мне не трудно, я с удовольствием.

— Не стоит. Дома теперь так спокойно. Я и моя Криста. Мы будем вместе, она и я.

Ее речь звучала по-новому. Внезапно Ханс-Петер осознал перемену: она говорила совершенно без акцента.

Ханс-Петер вспомнил одну фразу, на немецком — запомнилось еще в старших классах. Сентенция Лao-цзы, основателя даоизма.

— Ариадна, слушай! — воскликнул он. — Есть старая пословица, звучит примерно так: Ein Ende nit Schrecken ist doch besser als ein Schrecken ohne Ende. Да, черт возьми, так и есть, так и есть.

— Что это означает?

— Что твоя жизнь наконец-то начнется по-настоящему.

Жюстина стояла в той же позе. Он ощутил, как гнев окатил его жаром.

— Я не хочу так жить!

Она молчала.

— Что-то случилось дома у моих родителей. Я хочу, чтобы ты рассказала.

Никакой реакции.

— Это из-за мамы? Я знаю, иногда она может ляпнуть такое… но это не со зла. Она просто усталая, обиженная жизнью старушка, ты же должна это понимать.

Жюстина медленно повернулась к нему.

— Расскажи, — умоляюще произнес он. — Мы пропадем, если не будем доверять друг другу.

Она сглотнула и закрыла глаза.

— Я знаю, что такое молчание, — продолжал он. — Я столько лет жил в молчании. Я больше не выдержу, я не смогу жить в молчании.

— Да…

— Ты что-то скрываешь? — Он заставлял себя говорить, просил ее раскрыть нечто, способное разрушить все, что у них было общего.

Жюстина шагнула к нему, она не была похожа на саму себя, это был кто-то новый, кого он прежде не знал.

Ханс-Петер отвернулся, обхватил руками голову.

— Жюстина, ответь мне. То, что тебя мучает, это связано со смертью?

— Может быть, — прошептала она. — Да, связано.

Глава 20

Йилл достала ключи от машины. Вообще-то ей не нужна была машина. Если понадобится съездить в Стокгольм, есть автобусы и электрички. А на работу можно доехать на велосипеде, кроме как зимой, конечно, когда лежит снег. Но снег теперь ложился нечасто и ненадолго, быстро таял, оставляя напоминание о себе в виде ледяной корки.

В этот понедельник у нее был выходной. Сегодня это должно произойти. Больше откладывать нельзя, нужно сделать то, к чему она так давно готовилась, — поехать в Хэссельбю и встретиться с Жюстиной. Йилл не собиралась звонить и предупреждать. Просто подойдет к двери и нажмет на кнопку звонка.

Сделала ли Берит так же?

В глубине души Йилл не верила, что Жюстина знает что-то, чего не знают другие. Тор разговаривал с ней. И полиция. Жюстина, вероятно, рассказала все, что могла рассказать. И все же сделать это надо. Ради Тора. И ради себя. Как угадаешь, вдруг появится какая-нибудь ниточка, за которую можно потянуть.

Старая машина завелась не с первой попытки. Она купила автомобиль, переехав в Сёдертэлье, и думала, что будет пользоваться им чаще, чем вышло в результате. «Пассат» девяносто первого года, кое-где уже поеденный ржавчиной.

«Следите за продольными балками, — сказали ей при техосмотре. — Если ржавчина пойдет и там, то машине прямая дорога на свалку».

«Продольные балки, — повторила про себя Йилл. — Где они вообще находятся?»

Она заправила машину у Веда. Ну и цены стали на бензин! Йилл вдруг вспомнила, что целое лето не заправлялась — по крайней мере, в Швеции. На «пассате» она не ездила с весны, и машина была грязная, на капоте даже виднелись следы кошачьих лап. Хорошо было бы поставить в гараж, но поблизости свободных не нашлось, да и расходы увеличивать не хотелось. Иметь машину — и так дорого.

День был солнечный и холодный, с резким ветром, гнавшим волны к заливу, где обитало лебединое семейство. Она заметила лебедей, как только подняла жалюзи. Двое взрослых с тремя серыми детенышами, которым предстояло сменить окраску на белую. Йилл назвала это место Лебединым заливом. Летом там можно было купаться, ранним утром — даже голышом.

Но сейчас была осень. Есть в этой поре что-то печальное, какая-то тоска, опустошенность. Йилл ощутила прилив сентиментальности. «Я одна», — подумала она. И снова вспомнила, что если умрет, то еще неизвестно, кто займется ее похоронами. Родителей давно нет в живых, ни братьев, ни сестер у нее нет, как и у Берит.

Парни, подумала она. Товарищи по работе — они бы и занялись церемонией. А она даже не воцерковлена. Интересно, они об этом знают?

И Тор, конечно, Тор.

Его запах остался на ее коже. Она не стала принимать душ. Сразу после полуночи они разделись и вместе легли в ее постель. Руки принялись ласкать его тело, его член был таким мягким под ее ладонью, но рос и креп. Когда он вошел в нее, она ощутила боль — последний раз все было так давно. Он почувствовал и сбавил темп. Это не мешало их неожиданной стыдливой радости — его губы целовали ее веки, она ощущала холодящие следы языка. Под закрытыми веками мелькали образы: широкое красное платье, которое она носила в юности, как она крутилась, а платье раздувалось колоколом. Йилл схватила его за бедра, присосалась, впилась зубами, я жажду тебя, я хочу быть твоим соком и твоей силой, войди в меня, будь во мне, расти! И он рос, креп, как корень, как росток из ее лона, и тепло наполняло ее толчками.

После он лежал, отвернув лицо к стене.

— Что такое? — прошептала она. — Тор, дорогой, что такое?

Вдруг ей стало ясно, что он, наверное, занимался любовью впервые после Берит.

— Нет, — пробормотала она, ложась на него сверху, на его опустошенное потное тело. — Нет, не думай так, Тор, не думай так.

— Берит, — пробормотал он в ответ.

— Но это не так, ты не предал ее, если ты об этом думаешь, то прекрати!

Она дотронулась до его лица и почувствовала, что впалые щеки Тора намокли от слез. Злоба и отчаяние наполнили ее.

— Неужели ты думаешь, что Берит стала бы требовать, чтобы ты до конца жизни жил в целибате! — взорвалась она. — Ты так думаешь? Это, по-твоему, нормально?